Татьяна толстая об анне карениной. «История написания романа «Анна Каренина. «Принцип Анны Карениной»

ОБ ОТРАЖЕНИИ ЖИЗНИ
В „АННЕ КАРЕНИНОЙ“

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ С. Л. ТОЛСТОГО

Работа романиста, если он не подражатель, состоит в комбинировании разных, известных ему из жизни, обстоятельств места, времени и образа действий для выражения своих идей и своего отношения к настоящей или прошедшей действительности. От реалистического романа, каков «Анна Каренина», требуется прежде всего правдивость; поэтому для него материалом послужили не только крупные, но и мелкие факты, взятые из действительной жизни. Догадки и воспоминания о том, откуда взяты эти факты, широко использованные в романе, интересны не только для изучения работы и биографии автора, — они дают живое изображение быта, современного роману.

В литературе об «Анне Карениной» есть указания на разные отражения в ней фактов действительной жизни 1 . В следующих строках я поставил себе целью дополнить эти указания некоторыми, мне известными, подробностями.

Толстой не любил говорить о процессе своего творчества; однако, кое-что он все-таки высказал. В письме к кн. Волконской от 3 мая 1864 г. он так ответил на вопрос, с кого списан Андрей Болконский в «Войне и мире»: «Андрей Болконский никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы мой труд состоял в том, чтобы писать портреты, разузнать, запомнить».

В письме к Н. Н. Страхову от 26 апреля 1876 г. Толстой писал: «Если бы я хотел словами сказать все то, что имел в виду выразить романом [«Анной Карениной»], то я должен был бы написать роман — тот самый, который я написал, сначала. И если критики теперь уже понимают и в фельетоне могут выразить то, что я хочу сказать, то я их поздравляю и смело могу уверить, что qu’ils savent plus long que moi [знают больше, чем я]... Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собой для выражения себя; но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна и без того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслию (я думаю), а чем то другим и выразить основу этого сцепления непосредственно словами нельзя; а можно только посредственно словами, описывая образы, действия, положения».

В своих воспоминаниях о посещении Ясной Поляны в августе 1883 г. Г. А. Русанов передает следующий свой разговор со Львом Николаевичем 2 . Он спросил: «— Взята ли Наташа Ростова с действительно существующего лица или нет? — Да, отчасти взята с натуры. — А кн. Андрей? — Он ни с кого не списан. У меня есть лица списанные и не списанные с натуры. Первые уступают последним, хотя списывание с натуры дает им эту несравненную яркость красок и изображения. Но зато это изображение страдает односторонностью». Запись слов Толстого в передаче Русанова едва ли точна. Однако, повидимому, Лев Николаевич признал, что у него есть лица, списанные с натуры. Он нередко давал своим действующим лицам имена, похожие на имена известных ему людей; в «Анне Карениной»: Облонский — Оболенский, Левин — Лев, Вронский — Воронцов, Щербацкие — Щербатовы и др. А в своих черновиках и вариантах он иногда прямо называл своих героев именами своих знакомых. Однако, это не значит, что он писал их портреты. Взяты только, так сказать, скелеты; плоть и кровь того или другого лица романа взяты не только от одного человека, но и от других людей, родственных ему по типу. Поэтому можно утверждать, что все действующие лица Толстого — собирательные типы, а не портреты.

Как зародилась «Анна Каренина»?

В своем дневнике С. А. Толстая записала: «Сережа все приставал ко мне дать ему почитать что-нибудь старой тетке вслух. Я ему дала «Повести Белкина» Пушкина. Но оказалось, что тетя заснула, и я, поленившись итти вниз, отнести книгу в библиотеку, положила ее на окно в гостиной. На другое утро, во время кофе, Лев Николаевич взял эту книгу и стал перечитывать и восхищаться» 3 .

Это было 19 марта 1873 г. Мне было десять лет. Детские воспоминания держатся дольше других, и я хорошо помню этот день и не раз вспоминал о нем. После чтения, которое, по моему воспоминанию, происходило не наверху в гостиной, а внизу, в комнате тетеньки, я не ушел и стал перелистывать том Пушкина. Отрывок «Гости съезжались на дачу» мне показался скучным, и мне было досадно, что нет продолжения. Я положил книгу на стол, открытую на этом отрывке. Вошел отец, взял книгу и сказал: «Вот как надо писать!». Я хорошо помню эти слова особенно потому, что тогда я недоумевал, почему мог ему понравиться этот отрывок.

Эпиграф «Анны Карениной» — «Мне отмщение, и аз воздам» — находится во «Второзаконии» (гл. 32, стих 35) и приведен в «Послании к Римлянам» ап. Павла (гл. 12, стих 19). Иными словами, это изречение значит: поступки против нравственного закона неминуемо караются, что и случилось с Анной.

Лев Николаевич в то время идеализировал семейную жизнь и считал измену мужу или жене безусловно безнравственным поступком. Это он и хотел показать в своем романе. В то время он читал много английских семейных романов и иногда подшучивал над ними, говоря: «Эти романы кончаются тем, что он заносит свою руку round her waist [вокруг ее талии], женится и получает имение и баронетство. Эти романисты кончают роман тем, что он и она женятся. Но роман надо писать не столько о том, что произошло до их женитьбы, сколько о том, что произошло после женитьбы».

Общеизвестно, что самоубийство Анны навеяно самоубийством сожительницы соседа Толстого по Ясной Поляне, А. Н. Бибикова, — Анны Степановны Пироговой, случившимся 6 января 1871 года. (Почему-то некоторые комментаторы Толстого называют ее Зыковой, тогда как на ее могильной плите в ограде Кочаковской церкви ясно начертано: «Пирогова».)

С. А. Толстая писала своей сестре Т. А. Кузминской об этом происшествии следующее: «Еще у нас случилась драматическая история. Ты помнишь у Бибикова Анну Степановну? Ну вот эта Анна Степановна ревновала к Бибикову всех гувернанток. Наконец к последней она так ревновала, что Александр Николаевич рассердился и поссорился с ней, следствием чего было, что Анна Степановна уехала от него в Тулу совсем. Три дня она пропадала, наконец в Ясенках [впоследствии станция Щекино] на третий день в 6 часов вечера она явилась на станцию с узелком. Тут она дала ямщику письмо к Бибикову, просила его свезти и дала ему один рубль. Письмо Бибиков не принял, а когда ямщик вернулся на станцию, он узнал, что Анна Степановна бросилась под вагоны и поезд ее раздавил до смерти». Эпилогом к этой драме была женитьба А. Н. Бибикова на той гувернантке, к которой его приревновала Анна Степановна. В своем дневнике (I, стр. 44—45) С. А. Толстая так описывает Анну Степановну: высокая, полная женщина, с русским типом лица и характера, брюнетка с серыми глазами, но некрасивая, хотя очень приятная.

Толстой воспользовался лишь фактом самоубийства Пироговой. Ни по своему характеру, ни по наружности, ни по общественному положению она не была похожа на Анну Каренину. Пирогова происходила из мелкобуржуазной среды, была хорошей хозяйкой, мало образована, не имела средств к жизни и жила у Бибикова чем-то вроде экономки.

Т. А. Кузминская в своих воспоминаниях 4 говорит, что «Мария Александровна Гартунг, дочь А. С. Пушкина, послужила типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью. Л. Н. сам признавал это». Он встретил ее в 1868 г. в гостях у генерала Тулубьева. Она была, подобно Анне Карениной на балу, в черном платье. «Ее легкая походка легко несла ее довольно плотную, но прямую и изящную фигуру. Меня познакомили с ней. Л. Н. еще сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал ее. — Кто это? — спросил он, подходя ко мне. — Madame Гартунг, дочь поэта Пушкина. — Да-а, протянул он, теперь я понимаю. Ты посмотри, какие у нее арабские завитки на затылке. Удивительно породистые». О том, что М. А. Гартунг была в кружевном черном платье и что Л. Н. обратил внимание на завитки на ее затылке, я слышал также от моей матери. Но, может быть, воображая себе наружность Анны, Толстой вспоминал также и других женщин, например, Александру Алексеевну Оболенскую, урожденную Дьякову, к которой он одно время был неравнодушен, или ее сестру, Марию Алексеевну. Насколько приблизительны догадки о прототипах Толстого, можно видеть из вариантов и черновиков к роману, наглядно показывающих, как в процессе работы автора менялись и внутренний облик действующих лиц и их наружность. По мере развития романа, образ Анны постепенно морально повышался, образы же Каренина и Вронского, наоборот, снижались.

Самый сюжет романа, относящийся к Анне, мог быть навеян историей Марии Алексеевны Дьяковой, бывшей замужем за Сергеем Михайловичем Сухотиным, покинувшей его и в 1868 г. вторично вышедшей замуж за С. А. Ладыженского. Разумеется, Толстому были известны и другие подобные же любовные истории. Например, дочь кн. П. А. Вяземского, бывшая замужем за П. А. Валуевым, была увлечена графом Строгановым; она умерла в 1849 г.; говорили, что она отравилась. Другой пример так называемого незаконного сожительства дала одна случайная встреча. Летом 1872 г. мы всей семьей отправились в самарское имение, незадолго купленное моим отцом. Проезжая на пароходе от Нижнего до Самары, мы познакомились с кн. Е. А. Голицыной (урожденной Чертковой) и ее гражданским мужем Н. С. Киселевым. Помню, моя мать говорила, что открытое сожительство с Киселевым Голицыной, покинувшей своего мужа, считалось в обществе скандальным, но ей это извиняли, потому что у нее, будто бы, был плохой муж, — чем плохой, не знаю. Киселев был в то время сильно болен туберкулезом легких; Голицына везла его на кумыс. Я помню его тяжелый кашель и худобу. Впоследствии мы узнали, что он вскоре умер. О его смерти тогда рассказывали одну подробность, использованную в «Анне Карениной» при описаний смерти Николая Левина. Перед смертью Киселев лежал неподвижно, все думали, что он уже умер, и кто-то сказал: «Кончился», но он одними губами проговорил: «Нет еще». В романе (ч. 5, гл. XX) священник сказал про умирающего Николая Левина: «Кончился». «... но вдруг слипшиеся усы мертвеца шевельнулись, и ясно в тишине послышались из глубины груди определенно-резкие звуки: — Не совсем... Скоро».

Откуда фамилия Каренин?

Лев Николаевич начал с декабря 1870 г. учиться греческому языку и скоро настолько освоился с ним, что мог восхищаться Гомером в подлиннике. В 1876 или 1877 г. я под его руководством с большим интересом прочел два отрывка из «Одиссеи». Однажды он сказал мне: «Каренон — у Гомера — голова. Из этого слова у меня вышла фамилия Каренин». Не потому ли он дал такую фамилию мужу Анны, что Каренин — головной человек, что в нем рассудок преобладает над сердцем, т. -е. чувством?

Некоторые комментаторы предполагают, что прототипом Каренина был С. М. Сухотин. Общее у Сухотина с Карениным было то, что жена Сухотина покинула его и затем вышла замуж за Ладыженского. Я плохо помню Сухотина и не знаю, насколько он был похож на Каренина, но мне кажется, что он не был типичным чиновником. Он был довольно богатым помещиком и служил в Москве, в дворцовой конторе, а не в Петербурге, в министерстве. Есть предположение, что в Каренине есть черты П. А. Валуева. Валуев был человеком широко образованным, умеренно либеральным и вместе с тем сухим формалистом. Будучи министром, Валуев, так же, как Каренин, был занят делами об «инородцах»; при нем возникло дело о хищнической продаже башкирских земель, бывшее одной из причин его отставки. Делами об «инородцах» был занят также приятель детских лет Толстого, дядя его жены, Владимир Александрович Иславин, служивший в министерстве государственных имуществ и написавший статью «Самоеды в общественном и домашнем быту». В Иславине также можно найти общие черты с Карениным. Иславин всю жизнь тянул служебную лямку и дослужился до чина тайного советника. Есть в Каренине и черты свояка Толстого, А. М. Кузминского, честолюбивого, корректного судебного деятеля.

Каренин также несколько похож на знакомого Толстого, барона Владимира Михайловича Менгдена (1826—1910), помещика и чиновника, дослужившегося до должности члена Государственного совета. По отзывам людей, его знавших, он был деятельным и корректным служакой, но черствым человеком. Говорили, что его два сына были неудачниками вследствие его тяжелого характера и строгости. Я помню только, что он был небольшого роста и непривлекателен. Его жена, Елизавета Ивановна (1822—1902), урожденная Бибикова, по первому мужу кн. Оболенская, была красива. В своем дневнике Толстой записал про нее: «Она прелесть, и какие могут быть отрадные отношения. Отчего я с сестрой не нахожу такого наслаждения? Может быть вся прелесть состоит в том, чтобы стоять на пороге любви». Описывая чету Карениных, он мог вообразить себе чету Менгденов и то, что случилось бы, если б она изменила мужу.

Предположение, что прототипом Каренина был К. П. Победоносцев, едва ли верно.

Облонский также тип собирательный. Обыкновенно предполагают, что Облонский списан с Василия Степановича Перфильева (1826—1890), приятеля Льва Николаевича, женатого на его троюродной сестре, Прасковье Федоровне, дочери известного Федора Толстого, прозванного американцем. В 70-х годах Перфильев был московским гражданским вице-губернатором, а с 1878 г. — губернатором. Общее с Облонским у него было: склонность к удовольствиям и комфорту, добродушие, некоторый либерализм, благовоспитанность и так называемая порядочность. Но такие черты были свойственны и другим представителям высшего круга дворянства, привыкшим к роскоши, разорявшимся и по необходимости поступавшим на службу. В Стиве Облонском можно также видеть черты некоторых представителей рода князей Оболенских, на что указывает и его фамилия. Толстой знал следующих Оболенских: Андрея Васильевича, мужа А. А. Дьяковой, Дмитрия Александровича, либерального сановника, его брата Юрия Александровича, прожившего свое состояние, Дмитрия Дмитриевича, разорившегося от неудачных предприятий, Леонида Дмитриевича (мужа племянницы Льва Николаевича, Елизаветы Валериановны) и др. Наружность Леонида Дмитриевича Оболенского (1844—1888) была похожа на наружность Степана Аркадьевича — довольно большой рост, белокурая борода, широкие плечи. Его добродушие, склонность к приятному препровождению времени также напоминают Облонского. Это подтверждается и тем, что в некоторых черновых вариантах романа Облонский назван Леонидом Дмитриевичем. Мало вероятно предположение, что в Облонском можно видеть черты Дмитрия Дмитриевича Оболенского; насколько мне известно, Дмитрий Дмитриевич не увлекался женщинами, был добрым семьянином, неудачным дельцом и не был таким жуиром, каким изображен Стива Облонский.

Жена Стивы Облонского, Дарья Александровна (Долли), похожа на многих многодетных матерей и жен, которых знал Толстой. В ней есть черты С. А. Толстой, бывшей уже в 1872 г. матерью пятерых детей. Существовала и Долли (Дарья Александровна) Оболенская, жена Д. А. Оболенского, но в ней можно видеть скорее кн. Мягкую, чем Долли Облонскую.

Вронский — типичный гвардейский офицер из богатой аристократической семьи. Служба в гвардии накладывала определенный отпечаток на гвардейских офицеров. Не знаю, взяты ли с известного лица индивидуальные особенности Вронского — его энергичность, твердость его характера, ограниченность и условность его нравственных правил, его честолюбие, отношения к товарищам и женщинам. Толстой мог вспомнить гвардейских офицеров, знакомых ему по Крымской кампании, или тех, которых он знал во время своего пребывания в Петербурге.

Энергичная, сильная, некрасивая фигура Левина, его парадоксы, его склонность восставать против общепризнанных авторитетов, его искренность, отрицательное отношение к земству и суду, увлечение хозяйством, отношения с крестьянами, разочарование в науке, обращение к вере и многое другое, о чем будет сказано при обзоре отдельных эпизодов романа, — все это может быть с полным правом отнесено к самому Толстому. Это как бы плохой фотографический портрет Льва Николаевича 70-х годов. Но так же, как фотография улавливает лишь один момент изображаемого лица, так в переживаниях Левина отобразился лишь один период жизни Толстого. И в этой фотографии нет главного, что отличает Толстого от Левина, — нет творчества Толстого. Вместо этого Левин пишет дилетантскую статью о сельскохозяйственных рабочих. В ней отразилось лишь увлечение Толстого сельским хозяйством, увлечение, уже остывшее во время писания «Анны Карениной». На субъективное значение образа Левина в литературе указывалась еще в 80-х годах 5 .

В Кознышеве, мне кажется, есть черты Б. Н. Чичерина. Общее между ними: обширная эрудиция, умеренно либеральные взгляды, самоуверенность и то качество, которое называлось безукоризненной порядочностью. Лев Николаевич одно время был близок с Чичериным, был с ним «на ты», но затем разочаровался в нем, отрицательно относясь к его гегельянству и, якобы, научным взглядам. Ученые исследования Чичерина по государственному праву и др., подобно книге Кознышева, не имели успеха в широкой публике.

Образ Николая Левина скорее, чем другие лица, выведенные в романе, можно назвать портретом. Толстой воспользовался для его изображения жизнью, характером и наружностью своего брата Дмитрия Николаевича. Об этом будет сказано далее, при сравнении отдельных эпизодов романа с действительностью.

Семья Щербацких типична для семей зажиточных помещиков, проводивших зимы в Москве, где они «вывозили в свет» своих дочерей. Такой семьей была семья кн. Сергея Александровича Щербатова, директора Лосиной фабрики. Одно время Толстой увлекался его дочерью, Прасковьей Сергеевной, впоследствии вышедшей замуж за известного археолога гр. С. А. Уварова. Такой же семьей была семья кн. Александра Алексеевича Щербатова, бывшего одно время московским городским головою. Припоминаются мне и другие подобные же семьи — кн. Трубецких, Львовых, Олсуфьевых, Сухотиных, Перфильевых, Горчаковых и др. В описании семьи Щербацких есть и черты семьи Берсов. В одном варианте романа говорится о Щербацких, как об очень небогатой семье. Также небогаты были Берсы. Также у Берсов были три дочери. Однако, семья Берсов не принадлежала к московскому высшему дворянскому обществу.

В Кити можно найти много черт, общих с молодой Софьей Андреевной, а в матери Кити есть черты матери Софьи Андреевны — Любови Александровны, урожденной Иславиной.

Перехожу к соображениям о происхождении отдельных эпизодов романа и о прототипах второстепенных лиц, в нем появляющихся.

Первая часть

Глава V. Левин, так же, как Толстой, отрицательно относится к земству. Дело в том, что земство имело право облагать земельным и другими налогами все сословия уезда и губернии, между тем как цензовые земские собрания состояли преимущественно из помещиков и происходили под председательством предводителя дворянства. Вследствие такого положения на должности председателя и членов земских управ, мировых судей и другие должности избирались обыкновенно небогатые помещики, нередко плохо работавшие и с несоразмерно большими окладами. Слова Левина, что земская служба «это — средство для уездной coterie [клики] наживать деньжонки», были особенно приложимы к некоторым помещикам, бывшим крепостникам, Крапивенского уезда, которые враждебно относились к Толстому во время его службы мировым посредником, потому что при разверстывании земли между помещиками и крестьянами он вел дело беспристрастно, а не в их пользу.

Глава V. У Левина «три тысячи десятин в Каразинском уезде». У Толстого в начале 70-х годов также были крупные родовые имения — около 750 десятин в Ясной Поляне, около 1 200 десятин при селе Никольском-Вяземском и купленное в 1871 г. большое имение (2 500 десятин) в Самарской губернии. Впоследствии он купил еще 4 000 десятин в Самарской губернии.

Глава VI. Левин думал про себя, что, по мнению светского общества, он — «помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди». В прежнее время в высшем дворянском кругу к неслужащим дворянам относились с некоторым пренебрежением. Помню, как один пожилой помещик сказал мне: «Уважающему себя дворянину надо стараться быть к пятидесяти годам либо действительным статским советником, либо полковником или генералом в отставке».

Глава X. Облонский «отдавал приказания липнувшим к нему татарам». В больших московских ресторанах официантами в то время служили по большей части артели касимовских и казанских татар.

Глава X. Облонский говорит: «— Вы все Левины дики». В письме к А. А. Толстой Лев Николаевич писал в октябре 1865 г.: «В вас есть общая нам толстовская дикость. Недаром Федор Иванович [Толстой-американец] татуировался».

Глава XIV. Толстой, так же, как Левин, относился отрицательно к спиритизму и в своих разговорах высказывал те же доводы, что и Левин. Впоследствии в «Плодах просвещения» он осмеял спиритов.

Глава XXII. Бал, описанный в романе, происходил так, как он происходил в те времена во многих домах. Порядок танцев был такой: начинался бал с легкого вальса. Затем следовали четыре кадрили, потом мазурка с фигурами. После мазурки делался перерыв; пары, танцовавшие мазурку, обыкновенно вместе ужинали. Последним танцем был котильон — кадриль с разными фигурами, например — grand-rond (большой хоровод), chaîne (цепь) с вводными танцами — вальсом, мазуркой, галопом, гроссфатером и др. Дамы особенно дорожили мазуркой: на нее кавалеры приглашали тех дам, которые им больше нравились.

В лице Егорушки Корсунского Толстой изобразил Николая Сергеевича Римского-Корсакова (1829—1875), сына С. А. Римского-Корсакова и двоюродной сестры А. С. Грибоедова, Софьи Алексеевны, послужившей ему, по преданию, прототипом Софьи в «Горе от ума». Богач и красавец, элегантный, остроумный и веселый, он был в числе первых львов Петербурга и Москвы, любимцем света, душой балов и веселых затей. Он окончил Московский университет, затем служил вяземским предводителем дворянства; во время Крымской кампании поступил на военную службу и участвовал в обороне Севастополя. Толстой прекрасно знал его и его жену, Варвару Дмитриевну, урожденную Мергасову, считавшуюся одной из первых московских красавиц.

Глава XXIV. Прототип Николая Левина, как сказано, — брат Льва Николаевича, Дмитрий. Подобно Николаю Левину, он жил в юности, как монах, строго исполняя церковные обряды и избегая всяких удовольствий, в особенности женщин; над ним также смеялись, и его прозвали Ноем; также «вдруг его прорвало, он сблизился с самыми гадкими людьми и пустился в самый беспутный разгул». Также он бил мальчика в припадке гнева, также дал какому-то недобросовестному человеку вексель, по которому пришлось платить его братьям, Льву и Сергею, также жил с некоей Машей, выкупленной им из публичного дома, также злоупотреблял алкоголем и т. д. 6 . В одном только есть различие между Николаем Левиным и Дмитрием Толстым. Николай Левин высказывает некоторые социалистические идеи и задумывает вместе с социалистом Крицким учредить слесарную артель на кооперативных началах; этого не мог предпринять Дмитрий Николаевич Толстой, умерший в 1856 г.; он только обдумывал некоторые улучшения в крепостных отношениях между помещиками и крестьянами, о чем сохранилась его записка (рукопись).

Глава I, XXVI и XXVII. Левин в своем имении, его кабинет, оленьи рога, отцовский диван, пудовые гимнастические гири, собака Ласка, корова Пава и пр. — все это напоминает холостую жизнь Толстого в Ясной Поляне. С Толстым жила его пожилая родственница и воспитательница, Татьяна Александровна Ергольская. В черновиках романа есть упоминание о жившей с Левиным его мачехе, выпущенное в окончательном тексте. В Ясной Поляне жила и Агафья Михайловна, бывшая горничная бабушки Толстого, Пелагеи Николаевны, одно время бывшая ключницей. Однако, в жизни Толстого она не играла той роли, которую играла Агафья Михайловна в жизни Левина. Об Агафье Михайловне, этой оригинальной представительнице бывших дворовых, писали Т. А. Кузминская, Т. Л. Толстая («Друзья и гости Ясной Поляны») и И. Л. Толстой в своих воспоминаниях.

«Левин едва помнил свою мать. Понятие о ней было для него священным воспоминанием...». Толстой также не помнил своей матери и также идеализировал ее.

Глава XXVIII. «— У каждого есть в душе свои skeletons [скелеты]», — говорит Анна. Это выражение взято из английских романов. Выражением skeletons in the closet (скелеты в чулане) назывались постыдные тайны человека или семьи, которые тщательно скрываются от посторонних.

Глава XXIX. Анна в вагоне испытывает тряску и резкие переходы от тепла к холоду. В 70-х годах на железных дорогах еще не было удобств, введенных позднее: не было пульмановских тележек, парового отопления, электрического освещения и т. п. В первом классе были кресла, раскладывавшиеся на ночь.

Глава XXXII. Графиня Лидия Ивановна некоторыми чертами напоминает гр. Антонину Дмитриевну Блудову (1812—1891), дочь Д. Н. Блудова, министра внутренних дел при Николае I и председателя Государственного совета при Александре II. Она была близка к славянофильству, занималась благотворительной деятельностью, носившей религиозный характер. Толстой бывал у Блудовых в 1856—1857 гг., как видно из его дневника.

Глава XXXIV. Эпизод с новой каской, в которую офицер Бузулуков наложил взятые им на балу фрукты и конфеты, что считалось крайне неприличным, действительно произошел с каким-то офицером. Я в то время слышал об этом анекдоте.

Вторая часть

Главы I—III. Болезнь Кити после ее романа с Вронским напоминает болезнь свояченицы Толстого, Татьяны Андреевны Кузминской (урожденной Берс), после ее неудачного романа с братом Льва Николаевича, Сергеем Николаевичем, о чем она рассказывает в своих воспоминаниях.

Глава V. Действительный случай послужил материалом для рассказа о том, как два офицера преследовали жену титулярного советника и как Вронский мирил их с ее мужем. 15 марта 1874 г. Толстой писал своей свояченице, Т. А. Кузминской: «Спроси у Саши брата, можно ли мне в романе, который я пишу, поместить историю, которую он мне рассказывал об офицерах, разлетевшихся к мужней жене вместо мамзели и как он их вытолкнул и потом они извинялись... История эта прелестна сама по себе, да и мне необходима».

Глава VII. Разговор Каренина о всеобщей воинской повинности относится к указу 1 января 1874 г., которым двадцатипятилетний срок солдатской службы был сокращен до шести лет и воинская повинность распространена на все сословия.

У гр. Лидии Ивановны был миссионер из Индии сэр Джон. В начале 70-х годов Толстой познакомился в Москве с приехавшим из Индии миссионером Mr. Long. Последний приезжал в Ясную Поляну. Помню его окладистую седую бороду, его плохой французский язык и как, ища тему для разговора с моей матерью, он несколько раз спрашивал ее: «Avez-vous été à Paris? [Были ли вы в Париже?]». Отец нашел его мало интересным.

Главы XII—XVII. Эти главы опять напоминают холостую жизнь Толстого в Ясной Поляне. Колпик — это название одной из его лошадей (смирная буланая лошадка); Ласка — это сеттер Дора; Чефировка, Суры — селения Крапивенского уезда. Продажа Облонским леса на сруб купцу Рябинину напоминает, как в 60-х годах Толстой продал лес на сруб в своем имении Никольском-Вяземском купцу Черемушкину. Повидимому, он вспомнил фамилию Черемушкина, назвав покупателя леса у Облонского Рябининым (черемуха и рябина).

«Левин начал... сочинение о хозяйстве, план которого состоял в том, чтобы характер рабочего в хозяйстве был принимаем за абсолютное данное, как климат и почва, и чтобы, следовательно, все положения науки о хозяйстве выводились не из одних данных почвы и климата, но из данных почвы, климата и известного неизменного характера рабочего». Повидимому, это одна из мыслей Толстого того времени, когда он занимался сельским хозяйством. В 60-х и 70-х годах крестьяне, недавно избавившиеся от барщины, еще не привыкли к новым условиям работы у землевладельцев и противились нововведениям. Это могло навести Толстого на мысль о неизменности характера сельскохозяйственного рабочего.

Глава XVIII. «Мать Вронского, узнав о его связи [с Карениной], сначала была довольна... ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете». В своей «Исповеди» Толстой пишет: «Добрая тетушка моя, чистейшее существо, с которой я жил, всегда говорила мне, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужней женщиной: «Rien ne forme un jeune homme comme une liaison avec une femme comme il faut».

Главы XXIV и XXV. Толстой никогда не бывал на офицерских скачках. Он описал их по расспросам у людей, бывавших на них. Ему помогло его основательное знание лошади и верховой езды. Много подробностей ему сообщил его хороший знакомый, коннозаводчик кн. Д. Д. Оболенский. Он же рассказал, как об исключительном случае, о том, как на красносельских скачках кн. Дмитрий Борисович Голицын, подобно Вронскому, неловким движением, при перескакивании через препятствие, сломал спину своей лошади. Название лошади Фру-Фру взято из одной французской комедии. Махотин, выигравший скачку, напоминает, по мнению Д. Д. Оболенского, А. Д. Милютина, сына военного министра 7 .

Глава XXVI. Упоминающийся здесь знаменитый путешественник по Китаю — вероятно И. Я. Пясецкий; его книга «Путешествие по Китаю» была издана в 1874 г.

Главы XXXII и XXXIII. Мадам Шталь и ее воспитанница Варенька, по свидетельству Софьи Андреевны, напоминают кн. Елену Александровну Голицыну, урожденную Дондукову-Корсакову, и ее воспитанницу Катеньку. Рассказ о происхождении Вареньки взят из семейных преданий Толстых.

В романе мы читаем о мадам Шталь: «Когда она родила, уже разведясь с мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее, подменили ей ребенка, взяв родившуюся в ту же ночь и в том же доме в Петербурге дочь придворного повара. Это была Варенька». Толстой пишет в своих воспоминаниях, что его тетка, Александра Ильинична Остен-Сакен, «родила, когда уже разошлась с своим мужем. Ее ребенок умер и его подменили дочерью придворного повара». Эта приемная дочь Александры Ильиничны, Пашенька, росла и воспитывалась вместе с Львом Николаевичем, его братьями и сестрой.

Третья часть

Главы I—IV. В этих главах все напоминает самого автора и Ясную Поляну. Следующие слова можно целиком отнести к Толстому: «Для Константина народ был только главный участник в общем труде...». Он испытывал «какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы...». В своей «Исповеди» Толстой также пишет о своей «почти физической любви к мужику». Левин «долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и [мировой] посредник, а главное как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться)». Несмотря на то, что в те времена крестьяне вообще мало доверяли «господам», они, так же, как к Левину, приходили советоваться и к Толстому. Помню, как почти ежедневно у крыльца яснополянского дома крестьяне, иногда прибывшие из дальних деревень, ждали Льва Николаевича и, когда он к ним выходил, пространно поверяли ему свои семейные, судебные и имущественные дела, советовались с ним.

Левин говорит: «— Когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы». Также и Толстой возмущался по поводу обыска в Ясной Поляне, произведенного жандармами в 1862 г.

Мнения Левина, высказанные им в разговоре с братом, о земстве, мировых судьях и медицине, близки к мнениям Толстого того времени, с той оговоркой, что автор, стараясь быть объективным, повидимому, сгустил краски. Однако, мнение Левина о народном образовании нельзя приписать Толстому. Как-раз во время писания «Анны Карениной» Толстой вновь был занят вопросами народного образования, писал свою «Азбуку» и книги для чтения.

Описание косьбы Левина с крестьянами — это впечатления самого Толстого. В 1870 г. он по целым дням работал на покосе вместе с яснополянскими крестьянами. Упоминаемый в романе Калиновый луг находится около речки Воронки в Ясной Поляне.

Ермил и Тит — имена крестьян Ясной Поляны.

Глава VII. Степан Аркадьевич «напоминает о себе в министерстве». Чиновникам, служившим в провинции (к которой в то время принадлежала и Москва), полезно было помнить французскую поговорку: les absents ont toujours tort (отсутствующие всегда неправы) и иногда показываться в Петербурге, в министерстве, для того, чтобы получить повышение по службе. Свояк Толстого, А. М. Кузминский, не раз именно с этой целью ездил в Петербург.

Главы VIII—X. Имение Облонских Ергушово напоминает имение сестры Толстого, Марии Николаевны, Покровское, а также и Ясную Поляну. В Покровском была бесхозяйственность, как и в Ергушове.

Поездка в церковь Дарьи Александровны для причащения детей похожа на такие же поездки С. А. Толстой. Церковь, к приходу которой принадлежала Ясная Поляна, находилась в двух с половиной верстах от нее; Ергушово также, повидимому, было не близко от приходской церкви, так как Дарья Александровна поехала туда в коляске. Ее меньшая дочь, Лили, после причастия сказала священнику по-английски: «Please, some more [Пожалуйста, еще]». Нечто в том же роде было сказано маленьким сыном Толстого, Лелей (Львом), когда его причащали. Софья Андреевна в письме к мужу от 30 июня 1871 г. писала: «... других причащали и дали пить теплое и есть просвиру, а он поднял головку и кричит: и Леле полалуста. Потом, когда понесли это блюдечко в алтарь, он закричал: Лели мор оно». В своих записках «Моя жизнь» Софья Андреевна записала, что Леля сказал: «Лели please some more».

Купанье Дарьи Александровны с детьми также похоже на купанье Софьи Андреевны с ее детьми. В полутора верстах от дома на речке Воронке была сделана запруда и построена купальня, огражденная, так же, как в Ергушове, соломенными щитами; туда ездили купаться на «катках», как назывался экипаж, обыкновенно называемый долгушей или линейкой. Разговоры Дарьи Александровны с бабами напоминают подобные же разговоры Софьи Андреевны с бабами.

Глава XII. Мысли Левина, когда он провел ночь на копне сена, — это мысли самого Толстого незадолго до его женитьбы: «... отречение от своей старой жизни, от своих бесполезных знаний, от своего ни к чему ее нужного образования... Иметь работу и необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в [крестьянское] общество? Жениться на крестьянке?». Всю свою жизнь Лев Николаевич мечтал об «отречении от старой жизни», об уходе от нее. Незадолго до его женитьбы ему приходила мысль жениться на крестьянке. Вспоминаю, как позднее он однажды рассказал мне и брату Илье, что один помещик (не помню его имени), женившийся вторым браком на крестьянке, сказал: «Теперь я чувствую себя дома». Отец, очевидно, сочувствовал этому помещику.

Глава XIII. Развод между супругами в дореволюционное время был обставлен трудными, циническими и дорогими условиями. По тогдашнему закону, следующие три случая могли служить поводами к разводу: физические недостатки супругов, безвестное пятилетнее отсутствие одного из супругов и прелюбодеяние. Когда не было первых двух условий, приходилось прибегать к третьему. Но для узаконения развода прелюбодеяние должно было быть реально и формально доказано. Тогда невиновный супруг получал право на вторичный брак и на своих детей, а виновный лишался этих прав. Развод Карениных, следовательно, мог осуществиться либо доказательством измены Анны мужу, причем она лишалась прав на сына и на вторичный брак (с Вронским), либо принятием на себя несуществующей вины Алексеем Александровичем. Это принятие на себя вины должно было быть удостоверено консисторскими чиновниками, известными своей подкупностью. Ни в чем не повинный Алексей Александрович должен был разыграть комедию не содеянного им прелюбодеяния с какой-нибудь подкупленной женщиной, а подкупленные свидетели должны были представить этому неопровержимые доказательства. Тогда он, а не Анна, лишался прав на сына и на вторичный брак. Такая процедура была незаконна, однако, нередко практиковалась.

Глава XIV. «Министерство, враждебное Алексею Александровичу...». Действия министров царского правительства нередко бывали не только не согласованны между собой, но даже враждебны; первого министра не было. Министерства были объединены впервые при Николае II, когда первым министром был назначен С. Ю. Витте.

Глава XVIII. «Неожиданный молодой гость, которого привезла Сафо... был однако такой важный гость, что, несмотря на его молодость, обе дамы встали, встречая его». Этот гость был, очевидно, одним из великих князей. В светском обществе, когда входил в комнату один из великих князей, было принято вставать всем, даже пожилым дамам.

Главы XX и XXI. Прототипами Серпуховского могли быть военные, знакомые Толстому по Севастопольской кампании, например, А. Д. Столыпин, впоследствии генерал-адъютант, занимавший видные должности, или Н. А. Крыжановский, генерал, бывший в 60-х годах варшавским, а в 70-х годах оренбургским генерал-губернатором. Толстой виделся с ним после войны в 1862 и 1876 гг.

Главы XXIV и XXVII. Неудачи по хозяйству Левина были общими у помещиков того времени. После отмены крепостного права хозяйство в имениях долго не могло наладиться. Помещики терпели убытки отчасти от дешевых цен на хлеб, отчасти от непривычки рабочих к новым формам труда (после барщины); крестьяне же бедствовали вследствие обременительных налогов, своей бесправности и традиционного трехполья на выпаханной земле. Разумеется, они относились к помещичьему хозяйству или равнодушно, или враждебно.

Богатый мужик, у которого останавливался Левин, был в сущности небольшим помещиком: он купил 120 десятин и снимал у помещицы еще 300. Когда Толстой ездил в свое самарское имение, он останавливался по дороге у одного зажиточного крестьянина. Повидимому, он о нем и вспомнил. В то время в Самарской губернии можно было дешево купить и арендовать землю, дававшую в благоприятные годы большие урожаи. В центральной России это было труднее, — земля ценилась дороже; здесь доходы разбогатевших крестьян большей частью приобретались мелкой торговлей и ростовщичеством, а не земледельческим трудом.

Главы XXVI и XXVII. Описывая Свияжского, Толстой, повидимому, имел в виду некоторые черты Петра Федоровича Самарина, с которым был хорошо знаком и часто видался в 70-х годах. Я предполагаю, что основа взглядов на жизнь Самарина была для Льва Николаевича так же загадочна, как и основа взглядов на жизнь Свияжского. Самарин был богатым помещиком, предводителем сперва Епифанского уезда, затем, с 1873 по 1880 г., тульским губернским предводителем. Он, как и Свияжский, был умен, хорошо образован и либерален, хотя, может быть, менее либерален, чем Свияжский. Он не был славянофилом, как его братья, Юрий и Дмитрий. Так же, как Свияжский, он жил очень дружно со своей женой; детей у них также не было.

Мнения «помещика с седыми усами... очевидно, закоренелого крепостника и деревенского старожила, страстного сельского хозяина» можно было в те времена услышать от многих, особенно некрупных, помещиков, живших в своих имениях и на доходы со своих имений. Между прочим, такие же мнения высказывались братом Льва Николаевича, Сергеем Николаевичем, и поэтом А. А. Фетом.

Глава XXVIII. Свияжский предлагает Левину осмотреть «интересный провал в казенном лесу». Такие провалы, образовавшиеся от действия подземных вод и оседания земли, находились в казенном лесу Засека, близ Ясной Поляны.

Глава XXIX. Планы Левина о привлечении крестьян к участию от прибылей в хозяйстве в его имении напоминают проект, который Толстой пытался осуществить с крестьянами Ясной Поляны в конце 50-х годов, когда он заменил барщину оброком. Резунов и Шураев — фамилии крестьян Ясной Поляны.

Глава XXXI. «Смерть, неизбежный конец всего, в первый раз с неотразимою силой представилась» Левину. Толстой в первый раз почувствовал страх перед неизбежностью смерти после того, как умер его брат Николай в 1860 г. В сентябре 1869 г., ночуя в арзамасской гостинице, он особенно остро испытал то же чувство — беспричинную, неописуемую тоску, страх, ужас, о чем писал жене.

Воспоминание о том, как в отсутствии Федора Богдановича Левин с братом перекидывались подушками, — это воспоминание детства самого Льва Николаевича. Федор Богданович — это немец Федор Иванович Рессель, дядька Толстых; он же выведен в «Детстве и отрочестве» в лице Карла Ивановича.

Четвертая часть

Глава I. В 1874 г. в Петербург приезжал принц Альфред Эдинбургский, жених дочери Александра II, Марии Александровны. Повидимому, Толстой имел в виду именно его, когда писал об иностранном принце, которого сопровождал Вронский.

Глава VII. Левин, вернувшись с медвежьей охоты, мерил аршином свежую медвежью шкуру. Толстой охотился на медведей в 1859 г. 21 декабря он убил медведя, а 22-го его погрызла раненная им медведица, которая потом была убита другим охотником. Об этом он написал рассказ «Охота пуще неволи». Выделанная шкура этой медведицы сохранялась в Ясной Поляне, а позднее — в хамовническом доме Толстых.

Главы VII, IX. Степан Аркадьевич пригласил к обеду «известного чудака-энтузиаста Песцова, либерала, говоруна, музыканта, историка и милейшего пятидесятилетнего юношу». В Песцове можно заметить некоторые черты С. А. Юрьева (1821—1888), левого славянофила, любителя искусств и поэзии, впоследствии председателя Общества любителей русской словесности и редактора журнала «Русская Мысль». Он, так же, как Песцов, был сторонником женского образования. Славянофильский оттенок в Песцове виден по тому, что он, как и Юрьев, видел «хоровое начало» в сельской общине. В черновиках романа Песцов назван Юркиным. Есть в Песцове также черты известного критика и искусствоведа В. В. Стасова.

Глава X. В 1871 г. министром народного просвещения Д. А. Толстым был проведен новый гимназический устав, по которому в основу преподавания в классических гимназиях было положено изучение греческого и латинского языков и изъяты были естественные науки. Такая программа считалась хорошим средством для борьбы с «нигилизмом». В русском обществе реформа Д. А. Толстого возбудила большие споры, при чем большей частью высказывалось отрицательное отношение к ней. По поводу этой реформы и велись разговоры гостями Облонского.

Глава XIII. Левин объяснился с Кити, написав только первые буквы тех слов, которые он хотел ей сказать. Кити по этим буквам угадала самые слова.

Такое же объяснение было у Льва Николаевича с Софьей Андреевной. Об этом она записала в своем дневнике 8 . Т. А. Кузминская в своей книге «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» рассказала, как это произошло. Она была в то время пятнадцатилетней девочкой и, по ее словам, слышала этот разговор, спрятавшись под фортепьяно, чтобы ее не просили петь. Вот что она писала: «Вошли Л. Н. и Соня. Л. Н. спросил ее: Софья Андреевна, можете прочесть что я напишу начальными буквами? — Могу, решительно ответила Соня, глядя ему прямо в глаза. Некоторые слова он подсказал ей. Угаданные слова были: «Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья». — Ну еще, говорил Л. Н., и написал первые буквы следующей фразы: «В вашей семье существует ложный взгляд на меня и вашу сестру Лизу. Защитите меня вы с вашей сестрой Танечкой». Софья Андреевна угадала и эти слова. Оговорка Т. А. Кузминской, что некоторые слова были подсказаны Львом Николаевичем, несколько ослабляет впечатление от этой удивительной прозорливости Софьи Андреевны. Какие слова были подсказаны, остается неизвестным. В романе такой оговорки нет.

Главы XIV—XVI. Эти главы автобиографичны. На вопрос князя Щербацкого о дне свадьбы Левин отвечает: «— ... по моему, нынче благословить, а завтра свадьба. — Ну, полно, mon cher, глупости! — Ну, через неделю».

Толстой перед своей женитьбой отвечал родителям своей невесты в таком же роде. Согласие на его предложение было дано 16 сентября 1862 г., а венчался он через семь дней после этого, 23 сентября.

Автобиографично и признание Левина в том, что он не так чист, как она, и что он — неверующий. Так же, как Толстой, Левин передал своей невесте свой холостой дневник, который он и писал «в виду будущей невесты»; его невеста, так же, как Софья Андреевна, была огорчена чтением этого дневника.

Глава XVI. Фульд — известный московский ювелир.

Глава XVII. Родильная горячка Анны напоминает родильную горячку, бывшую у Софьи Андреевны после рождения ее дочери Марии (12 февраля 1871 г.). После болезни ей, так же, как Анне, обрили голову, во избежание падения волос; пока волосы не отросли, она носила чепчик.

Пятая часть

Глава I. Толстой перед своей свадьбой, так же, как Левин, не верил в учение православной церкви и, вероятно, сознался в этом священнику на исповеди, обязательной перед свадьбой.

Глава II. Так же, как Левин, Толстой опоздал на свое венчание из-за отсутствия чистой рубашки. Об этом рассказывает Т. А. Кузминская в своих воспоминаниях.

Главы IV—VI. Описывая свадьбу Левина, Толстой вспоминал о своей женитьбе. Показательна в этом отношении следующая описка в одном из вариантов романа. После слов: «Левин расслышал молитву «О ныне обручающихся рабе божьем» — в черновике написано слово «Льве», зачеркнутое и замененное словом «Константине».

Главы IX—XII. Некоторые черты художника Михайлова напоминают известного художника И. Н. Крамского. Крамской приезжал в Ясную Поляну в 1872 г., написал два портрета Толстого и много с ним разговаривал. Реализм, которого придерживался Михайлов в изображении Христа в своей картине «Христос перед Пилатом», был в то время новым направлением в живописи, отразившимся, между прочим, в картине Крамского «Христос в пустыне». На эту тему и шел разговор между Михайловым и Голенищевым.

Глава XIV. «Вообще, тот медовый месяц, то есть месяц после свадьбы, от которого, по преданию, ждал Левин столь многого, был не только не медовым, но остался в воспоминании их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни». То же самое не раз говорил Толстой о первом месяце, прожитым им после своей свадьбы.

Глава XVI. Долли возила на детский бал к Сарматским Гришу и Таню; Таня была одета маркизой. Это напоминает мне, как однажды на святках, в начале 70-х годов, моя мать нарядила меня маркизой, а сестру Таню — маркизом, и как она нас учила в этих костюмах танцовать польку с фигурами.

Глава XVII. Описывая смерть Николая Левина, Толстой вспомнил последние дни своего брата Дмитрия (умер 22 января 1856 г.), подробно описанные им в «Воспоминаниях». Он вспомнил также смерть старшего брата Николая, умершего в 1860 г. Лев Николаевич не был при смерти Дмитрия, уехав за несколько дней до нее; Николай же умер при нем.

Предсмертные слова Николая Левина, как выше упомянуто, напоминают предсмертные слова Киселева.

Глава XXIV. «Поздравление кончалось». Подразумевается, что это поздравление вновь награжденных сановников происходило в Зимнем дворце. На этом приеме все дамы, даже старухи, должны были быть в декольтированных платьях. Разумеется, такой туалет не мог подходить к наружности и возрасту графини Лидии Ивановны, и ей пришлось прибегать к особым ухищрениям, чтобы не казаться смешной.

Шестая часть

Глава I. В главах I—VIII опять многое напоминает Ясную Поляну. Левину «немного жалко было своего левинского мира и порядка, который был заглушаем этим наплывом «щербацкого элемента», как он говорил себе». Заменив Левина Толстым, а «щербацкий элемент» — «берсовским элементом», мы перенесемся в яснополянскую усадьбу 70-х годов. Как в усадьбе Левина каждое лето жила семья сестры Кити, Долли Облонской, так же в яснополянском флигеле каждое лето жила семья сестры Софьи Андреевны, Татьяны Андреевны Кузминской.

Глава II. Даже мелкие подробности напоминают яснополянскую жизнь того времени, например, вопрос о том, варить ли малиновое варение с водой или без воды. Я помню, как в Ясную Поляну приезжал по делам издания «Азбуки» Ф. Ф. Рис, толстый белокурый немец, владелец типографии в Москве. Увидав, что в Ясной Поляне варят малиновое варение с водой, он посоветовал варить его без воды. Этот способ сперва вызвал недоверие, но затем был испробован и одобрен.

Глава II. Покупка разных материй и других предметов домашнего обихода на «дешевом товаре» часто практиковалась Софьей Андреевной и Татьяной Андреевной. «Дешевый товар», или «дешевка», — это распродажа магазинами по дешевой цене бракованных или залежалых товаров и остатков (большей частью на пасхальной неделе).

Глава II. «Левин никогда не называл княгиню maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине». «Левин, несмотря на то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери, называть ее так». По той же причине Лев Николаевич называл свою тещу не «maman» или каким-нибудь другим словом, употребляемым при обращении к матери, а просто Любовью Александровной.

Глава VIII. «В строящемся флигеле рядчик испортил лестницу, срубив ее отдельно и не разочтя подъем, так что ступени все вышли покатые... Теперь рядчик хотел, оставив эту же лестницу, прибавить три ступени». Он был уверен, что это исправит лестницу. Он говорил: «— Как, значит, возьмется снизу... пойдеть, пойдеть и придеть». То же случилось в Ясной Поляне, когда Толстой в 1872 г. перестраивал лестницу в пристройке к дому. Выражение: «пойдет, пойдет и придет» он обычно применял к работам, делаемым «на-авось», без плана и предварительного расчета.

Глава IX. Охота Левина с Облонским и Весловским напоминает поездки на охоту Толстого в 70-х годах. Первое болото, на которое заезжал Левин с своими гостями, — это болото по ручью Диготне, в семи верстах от Ясной Поляны; большое Гвоздевское болото, поросшее осокой и ольхой и с мельницей вблизи, — это болото по речке Солове, около села Карамышева, в двадцати верстах от Ясной Поляны. Левин говорит: «— В Гвоздеве болото дупелиное по сю сторону, а за Гвоздевым идут чудные бекасиные болота, и дупеля бывают». Левин не договаривает, и читателю неясно: по сю сторону чего? Толстой имел в виду болото, разделенное на две части полотном железной дороги. В 1873 или 1874 г. Лев Николаевич ездил на эти болота вместе со своим гостем, скрипачом Ипполитом Михайловичем Нагорновым. Помню, как он остался недоволен тем, что Нагорнов, так же, как Весловский, нечаянно выстрелил, и тем, что Нагорнов, проезжая через деревню, застрелил собаку, гнавшуюся за сеттером Льва Николаевича, Дорой. У Ласки, собаки Левина, также есть свой прототип: это желтый сеттер Толстого, Дора, названная так в честь героини романа Диккенса «Давид Копперфильд».

Главы XIV и XV. В рассказе о том, как Левин ревновал Кити к Весловскому, Толстой беспощадно описал самого себя. Эпизод окончился тем, что Левин сказал Весловскому: «— Я велел вам закладывать лошадей. — То есть как? — начал с удивлением Весловский. — Куда же ехать? — Вам, на железную дорогу, — мрачно сказал Левин...». В своих воспоминаниях Т. А. Кузминская рассказывает о двух случаях выпроваживания гостей из Ясной Поляны. В первый раз, в 1863 г., был изгнан Анатолий Шостак, ухаживавший за Татьяной Андреевной. «Лев Николаевич велел заложить лошадей, а Соня сказала Анатолию, что в виду ее скорой болезни она думает, что ему будет лучше уехать».

Во второй раз, по словам Кузминской, Лев Николаевич попросил уехать своего знакомого Рафаила Писарева. Это было в сентябре 1871 г. Писарев был помещиком Епифанского уезда, очень красивым, высокого роста, мускулистым молодым человеком. Между прочим, он рассказывал, что, путешествуя по Индии, он застрелил тигра, вскочившего на слона, на котором он ехал. По своему характеру он не был похож на Весловского. Т. А. Кузминская пишет: «Соня, сидя у самовара, разливала чай. Писарев сидел около нее. По моему это была его единственная вина. Он помогал Соне передавать чашки с чаем... Он весело шутил, смеялся, нагибаясь иногда в ее сторону, чтобы что-либо сказать ей. Я наблюдала за Львом Николаевичем. Бледный, с расстроенным лицом, он вставал из-за стола, ходил по комнате, уходил, опять приходил и невольно мне передал свою тревогу. Соня также заметила это и не знала, как ей поступить. Кончилось тем, что на другое утро, по приказанию Льва Николаевича, был подан экипаж, и лакей доложил молодому человеку, что лошади для него готовы». Из рассказов Кузминской следует, что Писарев был изгнан тем же способом, каким был изгнан Анатолий Шостак: обоим сказали, что лошади для них готовы. Я в этом сомневаюсь. Я помню рассказ о ревности моего отца к Писареву, но не слыхал о том, чтобы ему сказали: «Лошади для вас готовы».

Глава XIX. Толстой бывал в нескольких богатых усадьбах, похожих на усадьбу Вронского. Больше других на нее похожи усадьба П. П. Новосильцева в селе Воине, Мценского уезда, и усадьба графа А. П. Бобринского в Богородицке (Тульской губ.). Про усадьбу Новосильцева Лев Николаевич писал в 1865 г. жене: «все для изящества и тщеславия, — парки, беседки, пруды, points de vue [виды на ландшафт] и очень хорошо». У Бобринского он был, вероятно, в 1873 г., когда охотился вместе с Д. Д. Оболенским в Богородицком уезде. Бобринский был одним из самых богатых землевладельцев Тульской губ. Так же, как Вронский, он построил на свой счет больницу (в Богородицке).

Глава XIX. Анна говорит про живущего у Вронского доктора: «Не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом...». Есть ножом, т. е. класть пищу в рот ножом, а не вилкой, считалось, да и теперь многими считается, дурной манерой. По мнению Анны, такие дурные манеры должны были быть у «нигилистов».

Глава XXV. Анна получила ящик книг от Готье. У Готье был известный в Москве магазин французских и английских книг.

Главы XXVI—XXX. На каких дворянских собраниях бывал Толстой — не выяснено. О том, что он бывал на них, можно судить по тому, что в сундуке в Ясной Поляне хранились два дворянских мундира, один — его отца, другой — его самого. Дворянские собрания собирались раз в три года. Во время писания романа тульское дворянское собрание происходило в 1873 г. Может быть, Толстой был на этом собрании, а может быть, только слышал рассказы о нем от приезжавших к нему дворян. Кашинское дворянское собрание во многом напоминает Тульское дворянское собрание этого года. До 1873 г. предводителем был Минин, крепостник, про которого можно было сказать то же, что сказал Кознышев про Снеткова. что «он во всем всегда держал сторону дворянства, он прямо противодействовал распространению народного образования и придавал земству, долженствующему иметь такое громадное значение, сословный характер».

В романе описывается, как в Кашине на место Снеткова был выбран Неведовский, дворянин с более современным направлением, сочувствующий земству. Также в Туле в декабре 1873 г. был выбран вместо Минина Петр Федорович Самарин, образованный человек, сторонник реформ.

Надо знать статью закона о выборах предводителей дворянства для того, чтобы понять, как они происходили. По этой статье было обязательным выбрать двух лиц — предводителя и кандидата к нему, но они не выбирались каждый отдельно, а получивший большее число шаров становился предводителем, меньшее — кандидатом. Поэтому, если первый баллотировавшийся был выбран, это еще не значило, что он будет предводителем. Второй выбранный мог получить большее число шаров, и тогда он становился предводителем. Поэтому надо было подстроить выборы так, чтобы менее желательный для большинства — первый или второй из баллотирующихся — был выбран меньшим числом шаров, чем желательный, но не был бы забаллотирован, так как, если бы было выбрано только одно лицо, остальные же были бы забаллотированы, выборы признавались несостоявшимися. На игре по этой статье и велись интриги. Когда Снетков был избран, партия Неведовского старалась провести своего кандидата большим числом шаров, чем Снеткова, что ей и удалось.

Седьмая часть

Глава I. Левин в Москве — это Толстой в Москве. Там он также торопился, также «чем больше ничего не делал, тем меньше у него оставалось времени». Кити «видела, что он здесь не настоящий».

Глава III. В разговоре с Метровым Левин высказал мнение, что «русский рабочий имеет совершенно особенный от других народов взгляд на землю... этот взгляд русского народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные, незанятые пространства на востоке». Подтверждение мысли о таком призвании русского народа Толстой видел в истории возникновения селений, соседних с его самарским имением. Эти селения возникли сравнительно недавно — за последние сто лет — путем переселений крестьян из центральных губерний. Переселения эти происходили и в 70-х годах — далее на Восток, в Сибирь. Однако, переселялись крестьяне не потому, что считали это своим призванием, а потому, что на родине, особенно при крепостном праве, их жизнь была невыносима; переселение на новые земли было простейшим выходом из положения. Одно время Толстой обдумывал план литературного произведения, описывающего жизнь переселенцев.

Глава III. Упоминаемый «университетский вопрос» является, вероятно, отражением истории, разыгравшейся в Московском университете в 1867 г., когда между профессорами произошел раскол по вопросу о выборе проф. Лешкова. В результате происшедшей борьбы трое молодых профессоров (Б. Н. Чичерин, Ф. М. Дмитриев и С. А. Рачинский) оставили университет.

Глава IV. Арсений Львов отчасти напоминает поэта Ф. И. Тютчева. «Он всю свою жизнь провел в столицах и заграницей, где он воспитывался и служил дипломатом». Как известно, Тютчев был дипломатом и много лет жил за границей. Сходство заметно и в описании наружности Арсения Львова: «Прекрасное, тонкое и молодое еще лицо его, которому курчавые, блестящие серебряные волосы придавали еще более породистое выражение, просияло улыбкой». В августе 1871 г. Толстой встретил в поезде Ф. И. Тютчева и писал о нем А. Фету: «Четыре станции говорил и слушал этого величественного и простого и такого глубокого, настояще умного старика». В Арсении Львове, мне кажется, можно видеть также черты кн. Евгения Владимировича Львова или его брата, Владимира Владимировича. Левин говорит, что он не видал лучше воспитанных детей, чем дети (два мальчика) Львова. Когда мне было 11—12 лет, в Ясную Поляну приезжал кн. Е. В. Львов со своими двумя сыновьями, Алексеем и Владимиром. Помню, что мой отец ставил их нам в пример, как особенно благовоспитанных мальчиков.

Глава V. «Фантазия «Король Лир в степи» — имеется в виду сюита М. А. Балакирева «Король Лир», написанная в 1860 г. В средней части этой сюиты есть эпизод, изображающий короля Лира с шутом в пустыне во время бури; есть также тема Корделии, нежная и грустная. Толстой устами Левина высказывает свое отрицательное отношение к программной музыке.

Глава VI. Процесс иностранца, о котором идет речь в салоне графини Боль, — это, очевидно, отражение дела железнодорожного предпринимателя и дельца Струсберга, разбиравшегося в Московской судебной палате в 1875 г.

Главы VII и VIII. Клуб, описанный в этих главах, — это московский так называемый «английский клуб», помещавшийся на Тверской, в доме Шаблыкина; в настоящее время там находится Музей Революции. Широкий полукруглый двор, швейцар в перевязи, ковровая лестница, статуя на площадке; комнаты — столовая, большая, где играли в коммерческие игры, читальня, диванная, умная (где велись «умные» разговоры) и инфернальная, где велась азартная игра; отдельный стол с водками и всевозможными закусками, взаимные угощения членов клуба шампанским, подаваемым стаканчиками на подносе; прозвище старых членов клуба шлюпиками (подобно старым грибам или разбитым яйцам) и пр. — все это напоминает московский Английский клуб, этот «храм праздности», как его назвал Степан Аркадьевич 9 .

Главы XIII—XVI. Описание родов Кити — это описание родов Софьи Андреевны. Елизавета Петровна — это Мария Ивановна Абрамова, тульская акушерка, бывшая при родах Софьи Андреевны.

Главы XXI и XXII. В лице Ландау Толстой, вероятно, изобразил медиума Юма (Hume), которого видел в Париже в 1857 г. и в Петербурге в 1859 г. Юм был популярной личностью в парижских салонах. В 1859 г. он приезжал в Россию вместе с известным богачом и меценатом гр. Г. И. Кушелевым-Безбородко. В России он, по выражению одного современного журнала, сделал свой лучший фокус — женился на богатой родственнице гр. Кушелева-Безбородко. Превращение Ландау в графа Беззубова в романе является, повидимому, отражением этого эпизода, на что намекает и характерное для Толстого сходство имен (Безбородко и Беззубов). Юм выступал со своими медиумическими опытами в России также в 1871—1875 гг.

Глава XXIX. Анна читает вывеску: «Тютькин coiffeur [парикмахер]». Одно время на Толстого работал портной Тютькин.

Восьмая часть

Глава I. «На смену вопросов иноверцев, американских друзей, самарского голода, выставки, спиритизма стал славянский вопрос». Вопрос об «иноверцах» относится к униатам западных губерний, насильственное присоединение которых к православной церкви было торжественно отпраздновано в 1875 г. «Американские друзья» — это специальное посольство правительства САСШ, привезшее в 1866 г. поздравление Александру II по случаю его избавления от покушения Каракозова и благодарность за поддержку Штатов во время их междоусобной войны. Торжественный обед, данный московской Городской думой в честь главы посольства и его спутников, послужил сюжетом для комического рассказа И. Ф. Горбунова.

Упоминание о самарском голоде относится к народному бедствию, постигшему Самарскую губернию в 1873 г. вследствие трехлетней засухи. Тогда Толстой поместил в газетах письмо с описанием бедствия, произведшее сильное впечатление и вызвавшее приток пожертвований.

Глава III и следующие . Восстание Боснии и Герцеговины против турецкого владычества, возникшее в 1874 г., и начавшаяся в 1876 г. война между Турцией и Сербией вызвали сочувствие в русском обществе и прессе, чему особенно способствовали славянофильские кружки с И. С. Аксаковым, Ю. Ф. Самариным, В. И. Ламанским и др. во главе. Под влиянием общественного возбуждения началось так называемое «добровольческое движение». Люди из разных слоев общества записывались в добровольцы и отправлялись на театр военных действий. Некоторые шли под влиянием идейных мотивов, другие руководились больше личными интересами, тщеславием, пристрастием к авантюрам.

Толстой не сочувствовал добровольческому движению, что и выразил в эпилоге к своему роману. Помню, что он говорил: «Сербы живут богаче наших крестьян, а с крестьян собирают пожертвования в их пользу». Он, вероятно, знал нескольких добровольцев и слышал рассказы о них. Я помню только, что в Сербию поехал знакомый моему отцу Петр Афанасьевич Шеншин, брат А. А. Фета.

Известно, что редактор «Русского Вестника» М. Н. Катков, будучи сторонником добровольческого движения, отказался поместить без изменений последнюю, восьмую часть «Анны Карениной». Вместо нее и раньше, чем эта часть вышла отдельным изданием, он поместил в своем журнале две критические статейки о ней, из которых читатели узнавали о дальнейшей судьбе действующих лиц романа. Этот поступок Каткова привел к полному разрыву между ним и Толстым. Я помню, как отец возмущался некорректной выходкой Каткова и говорил, что никакого дела с ним иметь не будет. Разрыв с Катковым был подготовлен отрицательным отношением Толстого к общему направлению катковских изданий.

Глава XIV. «Новая пчелиная охота» Левина напоминает увлечение Толстого пчеловодством. Пасека в Ясной Поляне находилась в полутора верстах от усадьбы, среди осин и лип, за речкой Воронкой.

Глава XVII. Гроза, разбитый громом дуб, Кити со своим грудным сыном и няней в роще Колке под проливным дождем, беспокойство о них Левина — все это описание подобного же случая в Ясной Поляне; надо заменить имена: Кити — Софьей Андреевной, Константина Дмитриевича — Львом Николаевичем, Мити — Сережей, рощи Колка — Чепыжем.

Главы IX—XI. Во время молотьбы Левин смотрит на «лошадь, переступающую по двигающемуся из-под нее наклонному колесу». Из этих слов видно, что двигателем молотилки была устаревшая в настоящее время машина, так называемый топчак. Лошади, топчась по досчатому колесу, приводили его в движение, передававшееся по трансмиссиям молотильному барабану. Топчак был во время о̀но и в Ясной Поляне.

Сопоставление хода мыслей Левина о смысле жизни в последней части «Анны Карениной» с «Исповедью» Толстого показывает, что Толстой, незадолго перед тем, как писал эту часть, пережил тот переходный период в своем мировоззрении, когда он на мучившие его вопросы искал ответа в учении церкви. Ход мыслей Левина, приведший его к религии, тот же, через который прошел Толстой. Это мысли о том, что жизнь, кончающаяся смертью, бессмысленна, что на вопросы «как жить?» и «зачем жить?» ни естественные, ни гуманитарные науки не дают ответа. Левин «ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое...». «Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить», говорил себе Левин... И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться. Но Левин не застрелился и не повесился и продолжал жить».

Те же мысли, те же искания и ненахождение смысла жизни в научном знании, то же настроение, близкое к самоубийству, выражены в «Исповеди». Так же, как Левина, Толстого искушала мысль о самоубийстве. В «Исповеди» он писал: «Со мной сделалось то, что я здоровый, счастливый человек почувствовал, что я не могу больше жить... И вот тогда я, счастливый человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один раздеваясь, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни. Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от нее и между тем чего-то надеялся от нее».

Ответ на вопрос о смысле жизни Левину подсказал его разговор с подавальщиком Федором, сказавшим про Фоканыча: «— ... правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит. — Как бога помнит? Как для души живет? — почти вскрикнул Левин. — Известно как, по правде, по божью... — Да, да, прощай, — проговорил Левин, задыхаясь от волнения, и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому».

В «Исповеди» Толстой говорит, что он «оглянулся на огромные массы отживших и живущих простых, не ученых и не богатых людей и увидел совершенно другое... Разумное знание в лице ученых и мудрых отрицает смысл жизни, а огромные массы людей, все человечество признают этот смысл в неразумном знании . И это неразумное знание есть вера, та самая, которую я не мог не откинуть... Спасло меня только то, что я успел вырваться из своей исключительности и увидеть жизнь настоящую простого рабочего народа и понять, что она только есть настоящая жизнь».

В 70-х годах «рабочий народ» по инерции и принуждению считался принадлежащим к православной церкви, и Толстому, так же, как и Левину, казалось, что присоединение к православию будет способствовать его слиянию с жизнью «рабочего народа». После сложных душевных переживаний Левин, так же, как Толстой, пришел к признанию необходимости веры. Но какой веры? Ответ на этот вопрос в «Анне Карениной» не совсем ясен. Из изложения мыслей Левина можно заключить, что он стал верным сыном православной церкви, но в его рассуждениях уже проглядывает сомнение. Так, в главе XIII Левин спрашивает себя: «Не могу ли я верить во все, что исповедует церковь?».

Для того, чтобы уверовать в церковь, слиться с «рабочим народом», Левин умышленно закрывал глаза на все, с чем его здравый смысл не мог согласиться. Толстой не мог на этом остановиться. Вскоре после издания «Анны Карениной» он говорит в своей «Исповеди», написанной в 1879—1882 гг.: «... Я убедился вполне, что в том знании веры, к которому я присоединился [т. е. в церковном вероучении] не все истинно». А в написанных в начале 80-х годов «Критике догматического богословия», «Исследовании Евангелия» и «В чем моя вера?» он резко порвал с церковью и критиковал ее учение.

Исчерпать вопрос о том, что в «Анне Карениной» взято из действительной жизни, очевидно — задача недостижимая. Но из всего рассказанного нами видно, что материалом для романа послужили многочисленные комбинации фактов, взятых из наблюдений над окружающей жизнью и из личного опыта автора, психологических ситуаций, родившихся в результате пристального изучения характеров и проникновенно угаданных душевных переживаний известных писателю людей. Все это выражено в художественных образах. Поэтому не только люди, читавшие «Анну Каренину» при ее появлении и знакомые с бытом той эпохи, но и современные читатели выносят такое впечатление, как будто перед ними прошла жизнь живых людей. Такова жизненная правда романа.

Комбинирование явлений, взятых из жизни, при условии «не лгать» — особенно трудная задача. Работая над «Войной и миром», Толстой писал Фету в 1864 г.: «Обдумать и передумать все, что может случиться со всеми будущими людьми предстоящего сочинения, — очень большого, — и обдумать миллионы всевозможных сочетаний для того, чтобы выбрать из них одну миллионную, очень трудно. И этим я занят».

Что же хотел выразить в своем романе Толстой, выбирая одну миллионную из всех возможных сочетаний? Он сам ответил на это: «Если бы я хотел словами выразить все то, что имел в виду выразить романом, то я должен был бы написать роман — тот самый, который я написал, сначала».

Эпиграф «Мне отмщение, и аз воздам» дает ключ к пониманию замысла «Анны Карениной»; но глубину ее основной идеи нельзя выразить в немногих словах. Это и не входит в мою задачу.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Эти указания приведены в биографии Толстого П. Бирюкова, в книге Н. Гусева «Толстой в расцвете художественного гения», в XX томе Юбилейного издания сочинений Толстого и особенно подробно в примечаниях В. Ф. Саводника к отдельному изданию «Анны Карениной» 1928 г.

2 «Толстовский Ежегодник», 1912 г., стр. 59.

3 «Дневники С. А. Толстой», ч. I, М., 1928, стр. 35.

4 Кузминская Т. А., «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне», ч. III, стр. 170.

5 Об этом писал, например, М. С. Громека, в статье, впервые изданной в 1883 г. и позднее вышедшей в издании «Посредника», в 1893 г.

6 Толстой писал о брате Димитрии в воспоминаниях, впервые опубликованных в 13-м издании Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, 1913, т. I, стр. 284—291.

7 Международный «Толстовский альманах», М., 1909, стр. 244.

8 «Дневники С. А. Толстой», ч. I, М., 1928, стр. 15.

9 О московском Английском клубе см. Никифоров Д., Из прошлого Москвы, М., 1900, и Гиляровский В., От английского клуба к Музею революции, М., 1926.

Систематизация и связи

История философии

В этом году исполняется 140 лет с момента создания романа «Анна Каренина». Но проблема самоубийства Анны до сих пор актуальна. Последний год московский метрополитен охватила эпидемия суицидов среди молодых женщин. В связи с чем психологи заговорили о «синдроме Анны Карениной». Согласно сводкам, 98% из покончивших с собой за истекший год «карениных» - социально адаптированные коренные москвички от 25 до 40 лет с высшим образованием. Большинство из них свело счёты с жизнью, бросившись на рельсы, в результате любовных или житейских проблем.
Почему современные «анны каренины» целенаправленно ищут смерти»?
Почему покончила с собой Анна Каренина? Я задал этот вопрос петербуржцам и гостям нашего города, посмотревшим экранизацию романа.

Роман «Анна Каренина» экранизировали почти 30 раз. Самая известная экранизация - фильм Александра Зархи 1967 года (в главной роли Татьяна Самойлова).

В 2012 году английский режиссёр Джо Райт создал фильм «Анна Каренина», где в главной роли снялась Кира Найтли.

Джо Райт так охарактеризовал свой фильм: «Я думаю, что история Анны - об одержимости любовью, о похоти и личности, сорвавшейся с цепи. Анна делает не вполне здоровый выбор. Мне близка мысль Толстого, которую он вкладывает в уста Левина, о том, что любовь даётся нам для того, чтобы мы выбрали человека, с которым выполним нашу гуманную миссию. Это и есть истинная любовь. Я считаю, что любить кого-то - это акт духовности».

В 2009 году режиссёр Сергей Соловьёв снял в роли Анны Карениной свою бывшую жену Татьяну Друбич. Когда Соловьёв ещё только собирался снимать фильм, в одном из интервью он сказал: "Трагедия Анны как и любой женщины в том, что когда она получает то, что хочет - её жизнь становится отравленной ядом".

Исполнительница роли Анны актриса Татьяна Друбич убеждена: «Сегодня её самоубийство никто бы не заметил или сочли за глупость… Большинство женщин, я уверена, всё-таки мечтают быть Кити. Но это... так, как хотелось бы жить, а судьба Анны - это, к сожалению, реальность».

В 1996 году в Петербурге режиссёр Бернард Роуз снимал фильм «Анна Каренина» с Софи Марсо в главной роли. Вронского играл Шон Бин.

Мне посчастливилось участвовать в съёмках. В то время как Софи Марсо и Шон Бин играли в любовь, у меня был свой роман на съёмочной площадке. Мы обменивались взглядами с Софи, я посылал ей письма в стихах.

После ночных съёмок на Витебском вокзале, на полученное денежное вознаграждение я купил большой букет алых роз и отнёс в гостиницу «Невский палас», где жила Софи. Всё это я описал в романе-быль «Странник» (мистерия).

В школе роман «Анна Каренина» не изучают. Хотя он всегда актуальный и нужный с воспитательной точки зрения. Может быть, дело в том, что сегодня роману можно смело поставить 18+?

Сегодня молодёжь вначале смотрит экранизацию, а потом, если заинтересуется, читает книгу. Поэтому справедливым будет вопрос: почему в романе Толстого нет встречи Вронского с Сергеем Карениным в 1904 году?

В сериале Шахназарова события начинаются с Русско-японской войны, где, спустя 30 лет, Вронский встречает сына Анны и рассказывает Сереже трагичную историю своей любви.
Многим не понятно, зачем было мешать Толстого с Вересаевым?
Уж если присоединили повесть Вересаева «На японской войне», то лучше бы уж Вронский умирал, тогда бы его рассказ о любви к Анне был исповедью перед смертью.

Накладная борода Вронского видна невооружённым глазом. Несмотря на попытки гримёров состарить Вронского, он всё равно выглядит моложе Сергея Каренина (тому около сорока). Исполнитель роли Вронского Максим Матвеев какой-то квёлый, без офицерской выправки, в подогнанной шинели… Усталый, словно замороженный, Матвеев играет, кажется, не Вронского, а своё личное отношение к бывшей жене - Елизавете Боярской. Анна Каренина в исполнении Елизаветы Боярской показалась мне более убедительной.

По моему мнению, лучше бы экранизировал роман Толстого режиссёр Владимир Бортко - признанный мастер классических экранизаций («Собачье сердце», «Мастер и Маргарита», «Идиот» и др.) Однако, он не так близок к власти, и ему не предоставили такую возможность. Поэтому Бортко снял фильм «О любви» - про Анну Каренину XXI века с Анной Чиповской в главной роли.

Роман Толстого «Анна Каренина» я прочитал, когда служил на подводной лодке Северного флота. Потом перечитал ещё раз, когда учился в университете.
Наверно, ни одна семья не избежала ситуации, описанной в романе. Не избежала и семья моих родителей.
В своей жизни мне довелось побывать вначале в «шкуре вронского», а потом и в «шкуре каренина». Я описал это в романе «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак». Так что выводы я делаю на основании лично пережитого опыта.

Роман «Анна Каренина» создавался с 1873 по 1877 год. Толстой начинал роман 11 раз. В архивах и музеях хранится более сотни вариантов различных частей текста в рукописях и корректурах. Сначала писатель назвал произведение «Молодец-баба». В ранних набросках героиня не напоминала будущую Анну ни характером, ни внешностью, да и звали её иначе. Затем появились названия «Две четы» и «Два брака».
В одном из первоначальных вариантов Каренин дал неверной жене развод, однако страсть в новом браке не принесла женщине счастья, и конец героини был предопределён.
Только с третьего захода Толстой переименовывает главную героиню в Анну. В начальном варианте она утонула в Неве и лишь в окончательном бросилась под поезд на подмосковной станции Обираловка.

Вначале Толстой хотел опубликовать роман целиком. Но потом заключил договор с Катковым на публикацию частями в журнале «Русский вестник». «Анна Каренина» публиковалась по главам, с 1875-го по 1878 год. Во время публикации интерес к роману Льва Толстого был колоссальный. Критик и философ Николай Страхов писал: «Роман ваш занимает всех и читается невообразимо. Успех действительно невероятный, сумасшедший. Так читали Пушкина и Гоголя, набрасываясь на каждую их страницу и пренебрегая всем, что писано другими. … О выходе каждой части Карениной в газетах извещают так же поспешно и толкуют так же усердно, как о новой битве или новом изречении Бисмарка».

Однако не все современники встретили новый роман Толстого с восторгом. Критик А.М.Скабичевский определил впечатление от романа как «омерзение», вызванное тем, что Толстой рисует «похотливость в виде какой-то колоссальной роковой страсти».
Салтыков-Щедрин негативно отзывался по поводу «Анны Карениной». «Ужасно думать, что ещё существует возможность строить романы на одних половых побуждениях. Ужасно видеть перед собой фигуру безмолвного кобеля Вронского. Мне кажется это подло и безнравственно».

По мнению литературного критика Петра Ткачёва, роман отличался «скандальной пустотой содержания».
Николай Некрасов высмеял «Анну Каренину» в эпиграмме: «Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом, что женщине не следует „гулять“ ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать».

Флигель-адъютант и поэт Алексей Константинович Толстой (1817—1875) стал прототипом Вронского. В 1862 году он женился на С.А.Миллер-Бахметьевой, которая ради него покинула мужа и семью.
Лев Толстой соединил в романе случай из жизни М.М.Сухотиной и С.А.Миллер-Бахметьевой, в Анне Карениной образ и внешность дочери Пушкина Марии Гартунг, а также трагическую историю любви Анны Пироговой, которая от несчастной любви сбежала из дома с узелком в руке, вернулась на ближайшую станцию Ясенки и там бросилась под товарный поезд.

До сих пор спорят: что же хотел сказать Толстой своим романом?

Эпиграфом к роману Толстой взял слова из Библии: «Мне отмщение, и Аз воздам»
В Библии точно эти слова «Мне отмщение, Аз воздам» (Рим.12:19).

Два главных вопроса и по сей день будоражат общественное мнение: почему Анна бросила мужа? и почему она покончила с собой?

В то время русское общество бурно обсуждало проблему эмансипации женщин. В романе «Анна Каренина» Лев Толстой хотел показать, к чему ведёт эта эмансипация. Он одним из первых диагностировал конец традиционной формы брака.
«Брак следует сравнивать с похоронами, а не с именинами, - говорил Лев Толстой. - Сходятся два чужих между собою человека, и они на всю жизнь остаются чужими. … Конечно, кто хочет жениться, пусть женится. Может быть, ему удастся устроить свою жизнь хорошо. Но пусть только он смотрит на этот шаг, как на падение, и всю заботу приложит лишь к тому, чтобы сделать совместное существование возможно счастливым».

Я сторонник «биографического метода» в литературоведении, и считаю, что автор чаще описывает то, что сам лично пережил, выстрадал. И в Стиве, и в Лёвине, и во Вронском и даже в Анне Толстой описывает черты своего характера и поведения.

Лев Толстой был человеком влюбчивым. Ещё до женитьбы у него случались многочисленные связи блудного свойства. Сходился он и с женской прислугой в доме, и с крестьянками из подвластных деревень, и с цыганками. Даже горничную его тётушки невинную крестьянскую девушку Глашу соблазнил. Когда девушка забеременела, хозяйка её выгнала, а родственники не захотели принять. И, наверное, Глаша бы погибла, если бы её не взяла к себе сестра Толстого. (Возможно, именно этот случай лёг в основу романа «Воскресенье»).

После этого Толстой дал себе обещание: «У себя в деревне не иметь ни одной женщины, исключая некоторых случаев, которые не буду искать, но не буду и упускать».
Преодолеть искушение плоти Лёва не мог. Однако после сексуальных утех всегда возникало чувство вины и горечь раскаяния. Свои интимные переживания Толстой подробно описывал в своём дневнике.

Особенно долгой и сильной была связь Льва Николаевича с крестьянкой Аксиньей Базыкиной. Отношения их продолжались три года, хотя Аксинья была женщиной замужней. Толстой описал это в повести «Дьявол».
Когда Лев Николаевич сватался к своей будущей жене Софье Берс, он ещё сохранял связь с Аксиньей, которая забеременела. Перед женитьбой Толстой дал прочитать невесте свои дневники, в которых откровенно описывал все свои любовные увлечения, чем вызвал у неискушённой девушки шок. Она помнила об этом всю свою жизнь.

Толстой изменял жене даже во время её беременности. Оправдывая себя устами Стивы в романе «Анна Каренина», Лев Толстой признаётся: «Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полон жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал её. А тут вдруг подвернётся любовь, и ты пропал, пропал!»

Все романы Толстого автобиографичны. «Крейцерову сонату», «Семейное счастье» и «Анну Каренину» Лев Николаевич писал на основе опыта своей семейной жизни. Анна Каренина вышла замуж в 17 лет, как и Соня Бернс. Каренин женился в 34 - как женился и Лев Толстой. В своих героях Лев Николаевич отражал себя. Поэтому он и хотел вначале оправдать Каренина, а в конечном итоге оправдал Анну.

В первоначальном замысле Толстой хотел рассказать о страданиях Алексея Александровича Каренина в результате измены жены. Для Каренина страсти, обуявшие его жену, представляются дьявольскими; любовь женщины не поддаётся его пониманию.
Страсть Вронского - это личный опыт Лёвы, как и опыт духовных исканий Лёвина (самого Толстого).

Роман состоит из 8 частей и 238 глав. Сюжету Каренина - Вронский посвящено 103 главы, а сюжету Кити - Левин - 117 глав. 18 глав соединяют обе сюжетные линии. История Анна и Вронского лишь фон для истории Левина и Кити.

Возникает вопрос: кто же главный герой романа «Анна Каренина»?

Главный герой романа не Анна и не Вронский, а Левин и Кити. Поэтому после смерти Анны повествование продолжается.
Работа над романом тяготила Л.Н.Толстого и он был равнодушен к успеху. В письме к А.А.Фету Толстой говорил, что «скучная и пошлая Анна К. ему противна… Моя Анна надоела мне, как горькая редька».

В процессе создания роман претерпел концептуальное изменение, особенно с введением в повествование Константина Левина (альтерэго писателя). Видимо, Толстой хотел рассказать об опыте своей семейной жизни. Поэтому две основные сюжетные линии почти не пересекаются.

Роман «Анна Каренина» не об адюльтере, а о том, какой должна быть семья и брак. Главное в романе, как подчёркивал Толстой, это «мысль семейная». В романе показано три варианта семейной жизни: Облонский и Долли - это компромисс сожительства, Левин и Кити - духовный союз, Вронский и Каренина - страсть и гибель.

У Толстого «кто счастлив - тот и прав». Поэтому вначале Лев Николаевич как бы оправдывает страсть Анны, но потом всё-таки толкает её под поезд.

Толстой хотел жить по заповедям, но в процессе своей жизни вынужден был признать, что природу не пересилить. Вначале он хотел осудить женщину за прелюбодеяние. Но когда сам начал прелюбодействовать в браке, то понял, что природа сильнее культуры, и потому он стал оправдывать себя и Анну. Он влюбился в свою героиню, потому что увидел в ней себя. Толстой и есть Анна.

По первоначальному замыслу, Каренин был «человеком очень добрым, целиком ушедшим в себя, рассеянным и не блестящим в обществе, такой — учёный чудак», с явным авторским сочувствием рисовал образ Л.Н.Толстой. Но в глазах Анны — он чудовище.

Толстой писал, что Каренин был стариком. Хотя по нынешним меркам он ещё молод - ему всего 44 года. Анне около 27 лет. У неё 8-летний сын. В те времена в России она уже не считалась молодой женщиной. Девушки на выданье были 16-17-летние, так что для 70-х годов XIX века Анна - женщина зрелая, мать семейства. А Вронский был молод - ему всего 21 год.

Анну выдали замуж, когда ей было 17 лет. Тётка хотела устроить жизнь Анны, ввести её в свет и сделать богатой.
Зачем же выходила без любви? - Да каждая вторая выходит замуж, чтобы устроиться. - Вот так выходят замуж без любви, а потом и себя мучают, и супруга, и ребёнка. - Если всю жизнь ждать свою любовь, которая может и не прийти, так и род человеческий прервётся...

Говорят: от хорошего мужа жена не уйдёт. Но разве Каренин плохой муж?
Возможно, Каренин внешне не симпатичный человек, но внутренне глубоко порядочный, христианин, он готов простить свою прелюбодейку-жену и даже удочерить её незаконнорожденную дочь.

Причина несчастья в том, что и Каренин и Анна женились не по любви. Анну выдали замуж по материальному расчёту. Каренин тоже рассчитывал устроить спокойную жизнь. Но если в семье нет любви, то и жить вместе смысла нет!

В браке с Карениным Анна была только матерью, но не женой, потому что не любила мужа. Анну выдали замуж за уважаемого, но нелюбимого ею человека. С Карениным у неё было всё, не было только любви. Анна устала от спокойной жизни, ей нужны были переживания, волнения, страсти, ей хотелось приключений. И она их нашла. Также как ищет и находит любовные приключения её брат - Стива.

Стива Облонский и его сестра Анна Каренина - оба изменяют своим супругам. Возможно, вследствие унаследованных черт характера и сильного либидо. Стиве явно не хватает секса и он вступает в связь с гувернанткой. Анне тоже не хватает секса. В этой женщине была заключена какая-то особая женская сила (кундалини), перед которой не смог устоять Вронский.

Зигмунд Фрейд утверждал, что в основе истерий и психических расстройств лежит сексуальная неудовлетворённость. В известной книге Дэвида Герберг Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей» хорошо показано, что женщина в конечном итоге уходит от состоятельного, но «сексуально немощного» мужа к сексуально активному пусть даже и леснику.

Разумеется, нельзя сводить проблему Анны Карениной к проблеме секса, а любовь - к биохимии. Трагедия в том, что она не смогла жить в грехе, в раздвоенности между любовью к сыну и любовью к мужчине.

Вронский - первая любовь Анны. Но у Анны и Вронского нет никакой духовной общности. Все их отношения ограничены физической близостью. «Ясновидение плоти» не помогает им построить будущее.
У Вронского и Анны исключительно чувственное влечение, тогда как любовь есть соединение трёх влечений. Влечение сердец порождает дружбу, влечение тел порождает желание, влечение умов порождает уважение. Соединение трёх влечений порождает любовь.

Вронский понимал: «Нет, это не любовь, что такое любовь, я знаю, бывал влюблён, это какая-то внешняя могучая сила, которая завладела мной...»
Когда двадцатилетний мужчина вступает в физическую связь с замужней женщиной, которая его на пять лет старше, финал этой связи почти предопределён.
Вронский воспитывался без отца, в пажеском корпусе, мать его была светской красавицей, имевшей много романов. «Яблоко от яблони не далеко падает». Каждый живёт по программе, заложенной в детстве, дети, как правило, повторяют модели поведения родителей.

Физическая страсть имеет свою цель - деторождение. Когда эта цель выполнена, страсть постепенно угасает. Связно это с действием гормона окситацина в крови. Учёные установили, что у большинства людей чувство любви длится не более тридцати месяцев. Примерно столько и длится любовь Анны и Вронского. Охлаждение чувств, истощение страсти закономерно и понятно.

Большинство литературоведов анализируют ситуацию Анны Карениной с точки зрения психологии и религии. Я же предлагаю взглянуть на неё глазами юриста.
Трагедия Анны вызвана не только её нравственным падением, но и ситуацией в обществе. Обвенчанным в церкви развестись в те времена было практически невозможно.
Каренина обвиняют в том, что он не хотел дать развод Анне. Он хотел дать развод, но не мог! По тогдашним законам Российской империи развод был возможен по физическим недостаткам супругов, безвестном отсутствии более пяти лет, или если кто-то из супругов был уличён в прелюбодеянии.
Если виновной в прелюбодеянии была бы признана Анна, её приговорили бы к церковному покаянию, и она никогда бы не смогла выйти замуж за Вронского (церковь не благословила бы этот брак).

Каренин тоже не хотел брать вину на себя, поскольку это скомпрометировало бы его и в свете, и в глазах сына, и как государственного деятеля. Каренин готов был пожертвовать собой согласно заповеди Христовой, но Лидия Ивановна его отговорила.

Когда Каренин говорит об ответственности перед Богом и любви христовой, Анна его не понимает, потому что для неё любовь это страсть, вожделение, сладострастие.
Анна хотела любить открыто и не притворяться, как это весьма успешно делали в светском обществе. И она ушла, тем самым бросив вызов свету.

Анна противопоставила себя обществу, и была подвергнута остракизму. Общество её отвергло, потому что не могло принять её поведение. Объективно своими действиями Анна подавала дурной пример и подрывала институт семьи как ячейку общества.

Институт брака никогда не гарантировал от любовных связей. Вступление в брак решало и решает более глубокие проблемы наследия и смысла жизни.
Можно разрешить свободные половые отношения, организовать воспитание детей, но невозможно решить проблему взаимности: когда один любит, а другой нет.

Что делать, если один вдруг разлюбил, а другой продолжает любить?

Женщины более эмоциональны, чем мужчины, но и более практичны. Анна понимает, что Вронский никогда не сможет на ней жениться, она постепенно состарится и любовник к ней охладеет. Поэтому Анна ревнует Вронского к молодой и богатой княжне Сорокиной — «я накажу его»; «я избавлюсь от всех и от себя».

У Анны всё разрушено, она банкрот. Любимого сына муж не отдаст, дочка от Вронского ей как чужая. Анна не любит свою дочь, потому что это свидетельство её грехопадения и позора. Анна сожгла все мосты и оказалась в безвыходном тупике.

В ситуации Анны нет выхода, ей никуда не деться от осуждения себя. Анна запуталась в грехе. Она говорит о простившем её муже: «я ненавижу его за его добродетель».

У писателя Толстого герои всегда поступают логично. Однако не надо забывать, что переживания Анны всё-таки описывает мужчина. Как бы Толстой ни старался «влезть в шкуру женщины», мужчина никогда не сможет понять, каково это - рожать детей.

В процессе работы над романом Толстой однажды сказал: «Со мной Анна какую штуку выкинула - бросилась под поезд».
Правда жизни оказалась сильнее вымысла. Счастливый конец не был бы правдивым.

Почему же всё-таки Анна решилась на самоубийство?

Анна - тип женщины-жертвы. Она - роковая женщина, и по знаку Зодиака скорее всего «скорпион».
Внутренне Анна была настроена на гибель. Во время родов, она постоянно говорила, что умрёт.
Есть люди, которые словно запрограммированы на самоуничтожение. И ничто не может им помочь.

Постепенно Анна превращается из обаятельной женщины в зависимое от секса и наркотиков существо. Она требует всё большей дозы морфина, чтобы поддержать страсть на том же уровне. Скандалами Анна надеется вернуть ощущение любви. Она отвергает все законы общества и морали, почти сходит с ума. «Я не та», - говорит Анна о себе, и фактически пытается убить в себе злобное чудовище, в которое превратилась.

Анна - преступница. Она преступила законы не только общества и государства, но законы самой жизни.

Но можно ли безнаказанно преступать законы морали?
Насколько человек свободен в своих поступках и в отношении к морали?

Проблема в том, что люди не верят в заповеди, не понимают, что нравственные правила не пустые установления, а законы, сформулированные на основе человеческого поведения и опыта жизни миллионов людей.

Прелюбодейство существовало, наверное, со времён Каина и Авеля.
История старая как мир. Однако чужой опыт никого не учит. Люди, как прелюбодействовали, так и будут прелюбодействовать, как изменяли, так и будут изменять. Инстинкты сильнее культуры!

Давно известно, что супружеская измена порождает ревность, ненависть и желание мести. Поэтому прелюбодеяние - не просто грех, а грех, ведущий к смерти!

Грех - это огрех (ошибка). Анна совершила ошибку, и понимает это. Однако не раскаивается в прелюбодеянии. Нераскаянный же грех влечёт за собой ещё больший грех. Грех невыносим и неумолимо подталкивает к смерти. По сути, грехопадение — самоубийство!

Как доказали отцы церкви, грехопадение никогда не происходит мгновенно. Существует целая «теория прилога». Преподобный Нил Сорский выделил пять стадий пленения грехом. Первая стадия - когда возникает представление помысла или предмета - прилог; потом принятие его - сочетание; далее согласие с ним - сложение; за ним порабощение от него - пленение; и наконец - страсть.

Страсть - это чувство, когда человек любит себя больше, чем другого.
Любовь нечто большее, чем страсть, потому что неутолима.
Любовь - это забвение себя!

Любовь к женщине — роковое испытание для мужчины. Для мужчины это не выбор той или иной женщины, это потребность в вере и поиск Бога.

Можно ли построить своё счастье на несчастье другого человека?

Один мой знакомый влюбился в жену своего друга, которая его соблазнила. Влюблённые решили создать новую семью на обломках старой. Я предупреждал: невозможно построить своё счастье на несчастье другого. «А мы попробуем», — ответили мне. Ну и конечно, ничего не получилось. Через несколько лет новые супруги расстались, от брака осталась малолетняя дочь.

Почему же люди предпочитают учиться на своих ошибках? - Им нужен свой опыт!
Человеку всегда мало того, что имеет, и всегда нужно то, чего нет на свете. Он просто не может остановиться. В этом заключён стимул развития личности. Когда все желания и мечты удовлетворены, теряется смысл существования. Полнота счастья пробуждает мысли о самоубийстве.

Люди нуждаются в разнообразии. Женщины более эмоциональные существа, нежели мужчины, они живут чувствами, переживаниями. Когда женщина влюблена страстно, все обращения к разуму бесполезны. Если бы было иначе, то человеческий род давно бы прекратил своё существование.

Наверное, почти каждая женщина была в ситуации, которую описал Лев Толстой в романе «Анна Каренина». Мне приходилось слышать, как говорили: «интересно, а что будет, если я изменю мужу?»

Женщины называют любовь чувством. Женское переживание любви несравнимо сильнее мужского, и действует как наркотик.
Но любовь это не просто чувство, а чувство-отношение: когда из отношений вырастает любовь, и когда чувство любви формирует отношения.

Способность к любви есть у всех, но любить несмотря ни на что удаётся не многим. Этому надо учиться. Быть может, цель жизни состоит в том, чтобы научиться любить, любить несмотря ни на что.

Говорят, что в семейном счастье виновата всегда женщина.
Каренина искренне жаль. Хотя больше всего жаль в таких случаях детей. Ведь при разводе страдают прежде всего дети.
Имеют ли право родители лишать ребёнка заботы, разрушать семью ради буйства плоти? Поставьте себя на место Сережи, хотели вы бы такую мать?

На мой взгляд, в финале романа «Анна Каренина» Толстой опровергает свой изначальный тезис: «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

По моему мнению, все счастливые семьи счастливы каждая по-своему, а вот все несчастные семьи несчастливы примерно одинаково (как правило, вследствие измены супруга).

И виновато в этом общество! - поскольку оно создаёт законы, которые противоречат человеческой природе. Потому-то и распадается каждый второй брак.

«Надо одно из двух: или признавать, что настоящее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и делаю, и пользоваться ими с удовольствием», - говорит Стива Облонский.
Левин ему возражает: «Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я не мог бы. Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват».

Люди, как правило, оправдывают себя и винят в своих грехах других людей. В чужом глазу соринку видят, а в своём бревна не замечают.
Каждый судит других по себе. И каждый по-своему прав. У каждого своя правда.
Правда - это твой честный взгляд на истину. Потому правда у каждого своя, а истина - она одна.

Кто-то считает, что «Анна Каренина» — это история истеричной дамочки, в которой гормоны играют.
Нет, «Анна Каренина» — это философское высказывание о свободе воли, о грехе и о неотвратимости наказания, даже если это самонаказание в форме самоубийства - «Мне отмщение, Аз воздам»!

Недавно я был на шестой лекции доктора философских наук, профессора Санкт-Петербургского госуниверситета Александра Иосифовича Бродского. Лекция была посвящена проблемам логики и пола. Александр Иосифович признанный специалист по истории русской философии, читал спецкурс по творчеству Льва Толстого. Поэтому я задал ему вопрос: насколько правомерно смешивать роман «Анна Каренина» с повестью Вересаева «На японской войне», разбавлять Фрейдом и подавать этот «коктейль» в стакане постмодернизма.

Сегодня отношения между полами упростили до невозможности. Но взаимоотношения мужчины и женщины проблема не половая, и даже не нравственная, это проблема космическая — сочетание духа с материей. Как, почему люди влюбляются, а потом убивают друг друга? — это тайна трансцендентная!

В конце 1899 года Толстой писал в дневнике: «Главная причина семейных несчастий - та, что люди воспитаны в мысли, что брак даёт счастье. К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания, надежды на счастье, которое поддерживает общественное мнение и литература; но брак есть не только не счастье, но всегда страдание, которым человек платится за удовлетворённое половое желание».

«Женщины хотят, чтобы их любили, на них молились и ими жили, стихотворения им посвящали, и восхищались бы без печали, целовать не переставали, и уводили в манящие дали, чтобы романы про них сочиняли, и детей от них получить мечтали, чтоб каждый жест и каждое слово выполнить со страстью были готовы, чтоб никогда ни с какой другой ты не был доволен бы сам собой. А потому, если хочешь любви, от женщины не отходи, самозабвенно ты ей служи, всю свою жизнь ей посвяти. Но если к этому ты не готов, расстанься с женщиной без лишних слов....

Любовь к женщине — это мираж желания… это страсть, не требующая понимания… это прекрасный волшебный сон… а может быть, просто мечтаний фантом… потребность веры и Чистоты… жажда проникнуть в оазис души… сокровенных желаний фантазия, разрушающая запреты сознания… незаметное сумасшествие… иль в Неведомое путешествие… сказка, рассказанная днём … иллюзия счастье найти в другом… хрустальный рай без суеты, где смерть означает конец любви… это дом из живых цветов, где нежность творит ангелов, где ласка соединяет миры, где, возможно, когда-то поселимся мы?..»
(из моего романа-быль «Странник»(мистерия) на сайте Новая Русская Литература

Так что же вы хотели сказать своим постом? - спросят меня.

Всё что я хочу сказать людям, заключено в трёх основных идеях:
1\ Цель жизни - научиться любить, любить несмотря ни на что
2\ Смысл - он везде
3\ Любовь творить необходимость.

СИНДРОМ АННЫ КАРЕНИНОЙ

Мнения людей о причинах самоубийства Анны Карениной

БРОДСКИЙ 6-я лекции - О ЛОГИКЕ И СЕКСЕ

6-я лекция А.И.Бродского в Открытом философском факультете Петербурга была посвящена проблемам логики и пола

А Вам лично знаком СИНДРОМ АННЫ КАРЕНИНОЙ?

Николай Кофырин - Новая Русская Литература - http://www.nikolaykofyrin.ru

Николай Кофырин, 29 Апрель, 2017 - 06:20

Структура «Анны Карениной» во многом отличается от структуры «Войны и мира», где Толстой высказывал свои главные мысли в форме пространных публицистических или исторических «отступлений». В новом романе он стремился к строгой объективности повествования. «Ни пафос, ни рассуждения я не могу употреблять», - говорил он о строгом самоограничении, принятом на себя в этом произведении.

М. Н. Катков, редактор журнала «Русский вестник», где печаталась по главам «Анна Каренина», был смущен «ярким реализмом» сцены сближения Анны и Вронского. И он просил Толстого «смягчить» эту сцену. «Яркий реализм, как вы говорите, - отвечал Толстой на просьбу редактора, - есть единственное орудие» (62, 139).

«Единственным орудием» Толстого была объективная форма повествования, сменяющаяся панорама событий, встреч, диалогов, в которых раскрываются характеры его героев в то время, как автор «старается быть совершенно незаметным». Если верно, что стиль - это человек, то стиль Толстого определяется не только его собственным достаточно сложным характером, но и характерами его героев. В эпическом повествовании каждый из них получил оптимальную возможность действия, выбора и «личных» решений, которые так или иначе меняли или определяли всю систему романа.

Говорят, что вы очень жестоко поступили с Анной Карениной, заставив ее умереть под вагоном, - сказал Толстому его хороший знакомый, доктор Г. А. Русанов.

Толстой улыбнулся и ответил:

Это мнение напоминает мне случай, бывший с Пушкиным. Однажды он сказал кому-то из своих приятелей: «Представь, какую штуку удрала со мной моя Татьяна! Она замуж вышла! Этого я никак не ожидал от нее». То же самое и я могу сказать про Анну Каренину. Вообще, герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы; они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется.

Этот полусерьезный, полушуточный разговор имел прямое отношение к поэтике Толстого, которая складывалась под сильным воздействием пушкинской «поэзии действительности».

Толстой несколько раз переделывал сцену исповеди Левина перед свадьбой. «Все мне казалось, - признавался он, - что заметно, на чьей я сам стороне». А ему хотелось, чтобы сцена была вполне объективной.

«Заметил я, - говорил Толстой, - что впечатление всякая вещь, всякий рассказ производит только тогда, когда нельзя разобрать, кому сочувствует автор. И вот надо было все так написать, чтобы этого не было заметно».

Задачу такого рода Толстой решал впервые. В «Войне и мире» он не только не скрывал, а, напротив, отчетливо, в многочисленных авторских отступлениях подчеркивал то, что вызывало у него сочувствие и что такого сочувствия не вызывало. В «Анне Карениной» у Толстого была другая художественная задача.

Достигая объективности повествования, Толстой придавал своему роману некоторую загадочность. Но жар его пристрастий чувствовался во всех сценах, а силы притяжения и отталкивания идей создавали закономерное движение и развитие сюжета.

Поэтому и психологический анализ в романе «Анна Каренина» получает своеобразную, объективную форму. Толстой как бы предоставляет своим героям свободную возможность действовать самостоятельно, а себе оставляет роль добросовестного летописца, проникающего в самые сокровенные мысли и побуждения каждого, кто вовлечен в эту трагическую историю.

У Толстого нет немотивированных поступков. Каждый поворот сюжета подготовлен строгой логикой развития действия, которое, однажды получив импульс движения, далее следует от ближайшей причины к дальнему следствию. Характеры в романе разработаны психологически, так что каждый из них есть явление единичное и уникальное. Но и это единичное есть часть общей «истории души человеческой».

При этом Толстого интересуют не отвлеченные типы психологии, не исключительные натуры, а самые обыденные характеры, которые созданы историей и создают историю современности. Поэтому и Каренин, и Левин, и Вронский, и Облонский так тесно связаны и даже до некоторой степени ограничены своей средой. Но социальная конкретность художественных типов не заслоняет в глазах Толстого огромного общечеловеческого смысла нравственных конфликтов, на которых построен роман как целое.

Герои Толстого находятся в системе отношений друг с другом. И только в этой системе получают свое настоящее значение и свою, если можно так выразиться, масштабность.

В 1908 году один молодой критик написал статью «Толстой как художественный гений». В этой статье он доказывал, что характеры, созданные Толстым, - не типы. Можно, например, определить, доказывал критик, что такое «хлестаковщина», но невозможно определить, что такое «каренинство».

Характеры в произведениях Толстого «слишком живы, слишком сложны, слишком неопределимы, слишком динамичны, - и, кроме того, каждый из них слишком переполнен своей неповторимою, непередаваемою, но явно слышимой душевной мелодией».

Этот молодой критик был К. И. Чуковский. Его статья очень понравилась В. Г. Короленко. Но Короленко не согласился с его главной мыслью. «Я с этим, конечно, не согласен, во-первых, потому, что типы есть». Но они, по мнению Короленко, весьма отличаются от типов Гоголя, что свидетельствует о многообразии форм реалистического искусства.

«Я думаю, - говорил Короленко, - что у Гоголя характеры взяты в статическом состоянии, так, как они уже развились, вполне определившиеся… А у вас характеры развиваются на протяжении романа. У вас - динамика… И в этом-то, по-моему, состоит величайшая трудность художника».

Толстой очень дорожил своим пониманием художественного типа. «Художник не рассуждает, - отвечал он, - а непосредственным чувством угадывает типы». Но типическое в его романах было преобразовано. Короленко был совершенно прав, указывая на динамику как на самое характерное в художественном стиле Толстого.

Что касается развития в собственном смысле слова, то о нем, применительно к «Анне Карениной», можно говорить лишь в условном смысле. Действие романа охватывает относительно небольшой отрезок времени - 1873–1876 год. Вряд ли можно выявить настоящее развитие в таких сложившихся и определенных характерах, какими являются уже на первых страницах романа Каренин, Облонский, Левин. И в таком небольшом промежутке времени.

Конечно, не только трех лет, но и одной минуты бывает достаточно для настоящего развития характера в большом художественном мире. Но, на наш взгляд, в «Анне Карениной» Толстой придавал большее значение не развитию, а раскрытию характеров своих героев. Динамика психологического действия в романе состоит в том, что характер раскрывается не весь и не сразу.

Больше того, эти характеры раскрываются с разных сторон благодаря динамически изменяющимся обстоятельствам, так что один и тот же человек бывает совершенно непохожим на самого себя. Толстой именно так и понимал феноменологию человеческих характеров, когда говорил: «Люди как реки…» Тот же Каренин предстает перед нами то как сухой и черствый чиновник, то как страдающий отец семейства, то, на мгновение, как добрый и простой человек. Одним каким-нибудь словом или определением нельзя исчерпать и этот как будто несложный характер.

В этом и состоит глубокое отличие типов Толстого от типов, созданных Гоголем. В самом деле, Гоголь, по словам В. Г. Белинского, брал «из жизни своих героев такой момент, в котором сосредоточивалась вся целостность их жизни, ее значения, сущность, идея, начало и конец». У Толстого же и жизнь, и характеры героев представлены в бесконечном изменении, так что ни одно положение не может быть названо «окончательным».

Толстой строго выдерживал логику характеров, определяя возможные для того или иного героя варианты разрешения конфликтов. А возможности неожиданных и резких поворотов сюжета возникают на каждом шагу. Они, как искушение, преследуют его героев. Малейшее уклонение в сторону могло повлиять на динамику самого сюжета и на структуру композиции всей книги.

Когда измена Анны обнаружилась, первое, о чем подумал Вронский, была дуэль. Анна оскорбилась холодным и непроницаемым выражением его лица, но она «не могла знать, что выражение его лица относилось к первой пришедшей Вронскому мысли о неизбежности дуэли. Ей никогда и в голову не приходила мысль о дуэли».

О дуэли думает и Каренин. «Дуэль в юности особенно привлекала мысли Алексея Александровича именно потому, что он был физически робкий человек и хорошо знал это. Алексей Александрович без ужаса не мог подумать о пистолете, на него направленном, и никогда в жизни не употреблял никакого оружия».

Тема дуэли проходит через роман как одна из важных психологических подробностей истории о неверной жене. И смысл толстовского психологического анализа заключается в выборе единственно возможного решения, в соответствии с данным характером и состоянием, из множества свободных вариантов. Единственно возможный путь оказывается и наиболее характерным.

«Характер - это то, в чем проявляется направление воли человека», - говорил Аристотель. Именно в решениях героев и проявляется и их характер или сделанный ими выбор. Для Толстого более важным было то, что Вронский стреляется вдруг, пытаясь кончить жизнь самоубийством, чем если бы в него стрелял Каренин.

И Дарья Александровна хотела круто изменить свой характер. Но оказалось, что это невозможно. Она решила даже покинуть дом мужа. Такое намерение вполне отвечало ее настроению. Но не ее характеру… В конце концов она предпочла худой мир доброй ссоре. Она не только осталась дома, но и простила Стиву. Долли называет его «отвратительным, жалким и милым мужем».

Иногда ей кажется, что все могло быть иначе. Она втайне сочувствует и даже завидует Анне. «Я тогда должна была бросить мужа, - храбро рассуждает Долли, - и начать жить сначала. Я бы могла любить и быть любима по-настоящему. А теперь разве лучше?» Толстой любуется искренностью Долли, не преуменьшает тяжести ее подвига самоотречения.

Но роман Анны - бросить мужа, любить и быть любимой по-настоящему - не для Долли. Ее искушает мысль о разрыве в то самое время, когда Анне является мысль о примирении. «То была не я, то была другая», - говорит она в бреду. Но примирение Анны с Карениным так же невозможно, как невозможен разрыв Долли со Стивой. Они не могли бы поступить иначе, не поменявшись прежде своими характерами.

В романе Толстого убеждает не только то решение, которое принято, но и то решение, которое было отвергнуто. Можно даже сказать, что именно отвергнутые варианты лучше всего характеризуют его героев. Это придает самому действию в романе некую неотвратимость, психологическую свободу и последовательность.

Характеры Толстого и в самом деле иные, чем у Гоголя. В них очень много динамики, противоречий, изменчивости. Их нельзя, да и не нужно определять каким-либо одним статичным понятием. Но характеры в романах Толстого слишком живые, чтобы не быть типами.

Ларошфуко говорил, что у каждого человека не один, а три характера: кажущийся, действительный и желаемый. «Можно сказать, что у человеческих характеров, как у некоторых зданий, несколько фасадов, причем не все они приятны на вид». Это, пожалуй, самое верное определение характеров, созданных Толстым. Недаром он так высоко ценил афоризмы Ларошфуко, которые нравились ему своей «глубиной, простотой и непосредственностью» (40, 217).

В этом отношении значительный интерес представляет характер Анны Карениной. В черновиках романа есть сцена ее поездки с Граббе, приятелем Вронского, на цветочную выставку. Граббе со страхом и удивлением замечает, что Анна кокетничает с ним, что «она хочет вызвать его». И он невесело думает про себя: «Укатали Бурку крутые горки».

И Анне вдруг «стало стыдно за себя» (20, 523). Какая-то тень порока мелькнула на этих страницах. Но такая тень не должна была коснуться Анны. Ее судьба другая, и она совершается в сфере правдивых, искренних и настоящих чувств, где нет никаких подделок и лжи, никакой лжи. И Толстой отбросил вариант с поездкой на цветочную выставку. Анна - не «камелия». Изобразить ее в таком свете - значило компрометировать не только ее, но и целую область жизни, полную значения и смысла.

В романе Анна Каренина появляется как петербургская светская дама. Когда у Вронского на вокзале спросили, знает ли он ее, ему представился какой-то общий светский образ. «Кажется, знаю, - сказал Вронский. - Или нет. Право, не помню». «Что-то чопорное и скучное», - подумал он про себя.

Это и был кажущийся характер Анны Карениной. Кити раньше других поняла, что Анна «не похожа была на светскую даму…». И ничего чопорного в ней тоже не было. Кроме Кити, кажется, один только Левин угадывает ее настоящий характер: «Левин все время любовался ею - и красотой ее, и умом, образованностью, и вместе простотой и задушевностью».

Левин думает о ее внутренней жизни, стараясь угадать ее чувства. А внутренняя жизнь Анны Карениной была полна огромного напряжения. У нее были свои затаенные мечты и желания о независимости и разумном приложении своих сил. Читая английский роман в вагоне поезда, она ловит себя на мысли, что ей неприятно было следить за отражением жизни других людей. «Читала ли она, как героиня романа ухаживала за больным, ей хотелось ходить неслышными шагами по комнате больного; читала ли она о том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь».

Желаемый характер Анны был вполне в духе времени. Еще в 1869 году вышла в свет книга Д.-С. Милля «Подчиненность женщины», где, между прочим, говорилось, что стремление женщин к самостоятельному научному или литературному труду свидетельствует о развившейся в обществе потребности равной свободы и признания женских прав. И Анна Каренина в духе времени становится писательницей, поборницей женского образования.

В Воздвиженском она пишет детский роман, который очень одобряет издатель Воркуев. И ее ссора с Вронским началась из-за их расхождения во взглядах на общественные вопросы. «Все началось с того, что он посмеялся над женскими гимназиями, считая их ненужными, а она заступилась за них».

Повод, таким образом, был самый что ни на есть современный. Ссора произошла из-за женских гимназий! Толстой не подвергает сомнению искренность Анны Карениной, вовсе не отрицает того, что она была действительно увлечена новыми идеями женского образования. Он лишь считает, что ее желаемый характер не вполне совпадал с ее настоящей внутренней жизнью.

Поэтому ее желание «произносить речь в парламенте» должно было бы казаться Вронскому смешным. Она и сама называет свое писание «чудесами терпения».

Однако неестественность ее положения и занятий приводит к тому, что она начинает искать не знания, а забвения, прибегая к помощи морфия, стремится «одурманить» себя, чтобы забыть свое настоящее положение, из которого уже не было выхода.

«Я ничего не могу делать, ничего начинать, ничего изменять, я сдерживаю себя, жду, выдумываю себе забавы - семейство англичанина, писание, чтение, но все это только обман, все тот же морфин». Желаемый характер Анны, таким образом, тоже становится самообманом. И признание этого было равносильно признанию своего поражения.

Динамика кажущегося, действительного и желаемого раскрывается в романе Толстого как драматическая история души человеческой. Это тоже была форма психологического анализа, недостаточно оцененная критиками и до сих пор.

Добрая Долли не может понять, почему Анна любит Сережу, сына Каренина, и не любит дочь Аню от Вронского. «Я думала напротив, - робко сказала Дарья Александровна».

Как могло случиться, что Анна Каренина любит сына от нелюбимого мужа и почти равнодушна к дочери от любимого ею Вронского?

Может быть, потому что Анна не любила Каренина, она перенесла на сына всю ту потребность любви, которая была в ее душе? В разговоре с Долли она признается, что на воспитание дочери ею не было положено и половины тех душевных сил, которых стоил ей Сережа.

«Ты пойми, что я люблю, кажется, равно, но обоих больше себя, два существа - Сережу и Алексея» (курсив мой. - Э. Б.), - говорит Анна. Но Долли этого понять не может, хотя и видит, что это правда. И Толстой явно на стороне Долли. Но и он понимает несомненную глубину и в то же время парадоксальность чувств Анны Карениной. Правда состояла и в том, что в начале разговора с Долли Анна сказала: «Я непростительно счастлива», а в конце его призналась: «Я именно несчастна».

В Долли есть черты Софьи Андреевны Толстой. Ее наблюдения иногда подавали Толстому новые мысли для работы. «Не забывая о чудовищной проницательности гения, - пишет М. Горький, - я все же думаю, что некоторые черты в образах женщин его грандиозного романа знакомы только женщине и ею подсказаны романисту». Горький здесь имел в виду именно С. А. Толстую и то, что она могла «подсказать» художнику настоящий характер Анны.

«Ведь ты знаешь, я его видела, Сережу, - сказала Анна, сощурившись, точно вглядываясь во что-то далекое». Долли сразу заметила эту новую черту в Анне: с некоторых пор она стала прищуриваться, «чтобы не все видеть», или хотела видеть какую-то одну точку.

Не оставила без внимания Долли и другую фразу Анны, о том, что она теперь не может заснуть без морфия, к которому привыкла во время болезни. Но та болезнь, физическая, уже прошла, а другой, душевный недуг постепенно овладевал ее сознанием. По мере того как разрушались ее связи с внешним миром, она замыкалась в самой себе.

Единственной «опорой» Анны становится ее страстное чувство любви к Вронскому. Но странное дело - это чувство любви к другому превращается в болезненное и раздражительное чувство любви к самой себе. «Моя любовь, - признается Анна, - все делается страстнее и себялюбивее, а его все гаснет, и гаснет, и вот отчего мы расходимся. И помочь этому нельзя».

Диалектика перехода чувства самоотверженной любви к другому в себялюбивую и эгоистическую страсть, сжимающую весь мир в одну сверкающую и доводящую до безумия точку, - вот феноменология души Анны Карениной, раскрытая Толстым с шекспировской глубиной и силой.

Как Толстой относился к Анне Карениной? В своем романе он не хотел пользоваться «пафосом и объясняющими рассуждениями». Он писал суровую историю ее страданий и падений. Толстой как бы не вмешивался в ее жизнь. Анна действует так, как если бы она была совершенно независима от авторской воли. В ее рассуждениях есть горячая логика страстей. И оказывается, что даже разум ей дан только на то, чтобы «избавиться»…

«И я накажу его и избавлюсь от всех и от себя», - говорит Анна. Так ее любовь приходит к своему самоотрицанию, превращается в ожесточение, приводит ее к раздору со всеми, с миром, с жизнью. Это была жестокая диалектика, и Толстой выдержал ее до конца. И все же, как относился Толстой к Анне Карениной?

Одни критики, как это верно заметил В. В. Ермилов, называли Толстого «прокурором» несчастной женщины, а другие считали его ее «адвокатом». Иными словами, в романе видели то осуждение Анны Карениной, то ее «оправдание». И в том и в другом случае отношение автора к героине оказывалось «судебным».

Но как не вяжутся эти определения с «семейной мыслью» романа, с его главной мыслью, и его объективным стилем! Аннушка, горничная Анны Карениной, рассказывает Долли: «Я с Анной Аркадьевной выросла, они мне дороже всего. Что ж, не нам судить. А уж так, кажется, любит»… Эти простодушные слова понимания и неосуждения были для Толстого очень дороги.

Отношение самого Толстого к Анне Карениной скорее можно назвать отцовским, чем судебным. Он скорбел над судьбой своей героини, любил и жалел ее. Иногда и сердился на нее, как сердятся на близкого человека. «Но не говорите мне про нее дурного, - как-то сказал Толстой об Анне Карениной. - …Она все-таки усыновлена» (62, 257).

Характер Вронского столь же неоднороден, как и другие характеры героев Толстого.

Всем, кто не знает его или знает очень мало, он кажется человеком замкнутым, холодным и высокомерным. Вронский довел до отчаяния своего случайного соседа в вагоне поезда именно тем, что совершенно не замечал его.

Вронский «казался горд и самодовлеющ». Он смотрел на людей как на вещи. Молодой нервный человек, служащий в окружном суде, сидевший против него, возненавидел его за этот вид. Молодой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский «смотрел на него все так же, как на фонарь».

Но это лишь внешняя, хотя и очень естественная для Вронского форма поведения. Любовь к Анне переменила его жизнь, сделала его проще, лучше, свободнее. Он как бы смягчился душевно, и у него возникла мечта о какой-то другой жизни. Из офицера и светского человека он превращается в «свободного художника». «Он чувствовал всю прелесть свободы вообще, которой он не знал прежде, и свободы любви, и был доволен», - пишет Толстой.

Так создается желаемый, или воображаемый, характер Вронского, который бы ему хотелось «усвоить» вполне. Но именно здесь он и приходит в противоречие с самим собой. Он, обретя свободу от своей прежней жизни, попадает в рабство к Анне, для которой нужно было «полное обладание им». Больше того, она непременно хотела «вернуться в свет, который был для нее теперь закрыт».

Анна бессознательно относится к Вронскому только как к любовнику. И он почти не выходит из этой роли. Поэтому они оба все время сознают последствия однажды совершенного «преступления», которое «мешает счастью». Вронский должен был разрушить семью Каренина, разлучить Сережу с матерью, вырвать Анну из ее «закона».

Сознательно, конечно, Вронский не ставил перед собой таких целей. Он не был «злодеем», все совершилось как бы само собой. И потом он много раз предлагал Анне бросить все, уехать и, главное, забыть все. Но ничего забыть было невозможно. У души человеческой взыскующая память. И вот почему счастье оказалось невозможным, хотя оно как будто было «так близко»….

Единственным оправданием Вронского была его «вертеровская страсть». А страсть, по мнению Толстого, - это «демоническое», разрушительное начало. «Злой дух» раздора проник в отношения Анны и Вронского. И стал разрушать их свободу и счастье.

«Они почувствовали, - пишет Толстой, - что рядом с их любовью, которая связывала их, установился между ними злой дух какой-то борьбы, которого она не могла изгнать ни из своего, ни, еще меньше, из его сердца». Поэтому не имеет смысла вопрос: любил ли Вронский Анну в последние дни ее жизни? Чем больше он любил ее, тем выше возносился над ними «злой дух какой-то борьбы», «как будто условия борьбы не позволяли ей покориться».

Толстой нисколько не поэтизирует своего героя. Он даже внешне наделяет его, на первый взгляд, странными чертами, которые как будто никак не вяжутся с обликом «блестящего любовника». Кто-то из полковых приятелей сказал Вронскому: «Ты бы волоса обстриг, а то они у тебя тяжелы, особенно на лысине». «Вронский, действительно, - бесстрастно замечает Толстой, - преждевременно начал плешиветь. Он весело засмеялся, показывая свои сплошные зубы, и, надев фуражку на лысину, вышел и сел в коляску».

У Вронского были свои правила. Одно из этих правил позволяло ему «отдаваться всякой страсти, не краснея, и надо всем остальным смеяться…». От такого правила не отказался бы и его приятель Яшвин, «человек вовсе без правил». Однако оно действует лишь в определенном кругу ненастоящих отношений, в том кругу, который был естественным для «игрока» Яшвина.

Но когда Вронский почувствовал настоящую цену своей любви к Анне, он должен был усомниться в своих правилах или вообще отказаться от них. Во всяком случае, он не нашел в себе сил смеяться, например, над страданиями Каренина. Правила его были очень удобны, а любовь, как он сам говорил, не только не игра, но и не «игрушка». У нее свои правила возмездия.

Вронский забывает о своих «правилах», которые позволяли ему, несмотря ни на что, «высоко держать голову». Но Толстой не забывает… К Вронскому он относится суровее, чем к кому-нибудь другому в своем романе.

В «Анне Карениной» Толстой развенчал «самую прочную и самую устойчивую традицию мировой романистики - поэтизацию любовного чувства». Правильнее было бы сказать - не любовного чувства, а поэтизацию страсти. В «Анне Карениной» есть целые миры любви, полные поэзии. Но судьба Вронского складывалась иначе. «Что за страсти такие отчаянные!» - восклицает графиня Вронская, теряя своего сына.

Вронскому предстояло пережить трагедию еще более горькую, чем та, которую пережил Каренин. Над судьбой Вронского торжествуют не только обстоятельства его жизни; над ним торжествует суровый, осуждающий взгляд Толстого. Его падение началось неудачей на скачках, когда он погубил это прекрасное существо - живую, преданную и смелую лошадку Фру-Фру. В символической структуре романа гибель Фру-Фру была таким же дурным предзнаменованием, как смерть сцепщика… «Анна почувствовала, что она провалилась», - пишет Толстой. То же чувство должен был испытать и Вронский.

Толстого упрекали в том, что он «жестоко обошелся» с Анной Карениной. Еще более жестоко обошелся он с Вронским. Но такова была неумолимая логика его внутренней идеи развенчания и осуждения «страстей» в романе, посвященном «трагической игре страстей».

Выходя за пределы собственно романической истории, надо сказать, что неудача Вронского, самого высокомерного представителя высокомерного мира, была тоже в духе времени. В переворотившемся мире он теряет равновесие, устойчивость, твердость. И сходит со сцены…

Что касается собственной мысли Толстого, то в отношении к Вронскому сказался его разрыв с нравами и обычаями светской среды больше, чем где-нибудь еще. Подобно тому как от «Анны Карениной» открывается путь к «Исповеди», от «Анны Карениной» открывается путь к «Крейцеровой сонате» и к знаменитому «Послесловию» с его аскетическими идеалами воздержания и безбрачия. И вот почему его роман оказался единственным в своем роде во всей мировой литературе отказом от «поэтизации любовного чувства».

Кажущийся характер Левина состоит в его «дикости». Это был, на первый взгляд, какой-то чудак, который просто «не умеет жить». С точки зрения Облонского, например, Левин был явный неудачник. Все, за что он принимается, проваливается самым нелепым образом. Чем серьезнее он относится к своим планам, тем смешнее они кажутся окружающим. «Ужасно люблю сделать его дураком перед Кити», - думает графиня Нордстон.

И ей ничего не стоит выставить Левина «дураком». Всем была видна с первого взгляда его «привязанность ко всему грубому и житейскому». Хозяйство в деревне, заботы о племенном стаде, думы о корове Паве - все это было как будто нарочно подобрано в нем для утверждения общего мнения о его дикости. «Он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других», - «помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий по понятиям общества то самое, что делают никуда не годившиеся люди».

Таков был кажущийся Левин. Ему в высшей степени свойствен критический взгляд на самого себя. Он сомневался во многом, всегда был «не на своей стороне» - верный признак нравственного беспокойства и источник внутренней динамики. «Да, что-то есть во мне противное, отталкивающее, - думал Левин. - И не гожусь я для других людей».

Настоящий характер Левина раскрывается постепенно. При всей своей привязанности ко всему грубому и житейскому, он был идеалист, романтик и мечтатель. Его самое любимое время года - весна. «Весна - время планов и предположений… Левин, как дерево весною, еще не знающее, куда и как разрастутся эти молодые побеги и ветви, заключенные в налитых почках, сам не знал хорошенько, за какие предприятия в любимом его хозяйстве он примется теперь, но чувствовал, что он полон планов и предположений самых хороших».

Это был мечтатель и романтик толстовского склада, «в больших сапогах», шагающий «через ручьи», ступающий «то на ледок, то в липкую грязь», что нисколько не нарушает идеального настроения его души. «Если Левину весело было на скотном и житном дворах, то ему еще веселее стало в поле». Полный своими мечтами, он «осторожно поворачивал лошадь межами, чтобы не топтать свои зеленя…». Если бы Левин был «поэтом», то это был бы поэт такой же оригинальный, как сам Толстой.

Из мечтаний Левина естественно возникает его желаемый характер. Он хочет найти такое отношение к миру, чтобы во всей жизни, не только его собственной, но и в жизни окружающих, все измерялось и определялось законом добра. «С братом теперь не будет той отчужденности, - размышляет Левин, - которая всегда была между нами, - споров не будет, с Кити никогда не будет ссор; с гостем, кто бы он ни был, буду ласков и добр; с людьми, с Иваном - все будет другое…»

Проба этого желаемого характера не замедлила явиться тут же, пока он еще не окончил своего внутреннего монолога. Левин возвращался домой на дрожках. И, полный самых прекрасных надежд на будущее, взял вожжи в свои руки. «Сдерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую хода добрую лошадь, Левин оглядывался на сидевшего подле себя Ивана, не знавшего, что делать своими оставшимися без работы руками, и беспрестанно прижимавшего рубашку, и искал предлога для начала разговора с ним».

Левин хотел сказать, что напрасно Иван высоко подтянул чересседельню, «но это было похоже на упрек, а ему хотелось любовного разговора. Другого же ничего ему не приходило в голову». И вдруг Иван сказал: «Вы извольте вправо взять, а то пень». И Левин взорвался: «Пожалуйста, не трогай и не учи меня!» И с грустью почувствовал, «как ошибочно было его предположение о том, чтобы душевное настроение могло тотчас же изменить его в соприкосновении с действительностью».

Толстой хотел верить, что желаемый характер Левина вполне сольется с его настоящим характером. Но как художник он видел, сколь труден путь самосовершенствования в соприкосновении с действительностью. В этом смысле замечательны некоторые юмористические черты в характеристике Левина, который, решив сам с собой, что он всегда будет ласков и добр, взрывается от самого ничтожного повода, когда Иван справедливо и резонно сказал ему: «Вы извольте взять вправо, а то пень».

Ироническая и вместе с тем лирическая история духовного развития Левина может быть важным комментарием к позднейшим философским трудам Толстого.

Н. Н. Гусев верно заметил, что в романе «Анна Каренина» Толстой стремился к высшей эпической объективности, «старался быть совершенно незаметным». Но этого нельзя сказать о его черновиках, где он вовсе не скрывал своего отношения к героям и рисовал их то сочувственно, то саркастически.

Так, Каренин первоначально был овеян явным сочувствием Толстого. «Алексей Александрович не пользовался общим всем людям удобством серьезного отношения к себе ближних. Алексей Александрович, кроме того, сверх общего всем занятым мыслью людям, имел еще для света несчастье носить на своем лице слишком ясную вывеску сердечной доброты и невинности. Он часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глаз, и потому еще более имел вид ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тех, кто судил о нем» (20, 20).

В окончательном тексте романа Толстой убрал эту «слишком ясную вывеску», да и характер Каренина сильно изменился. В нем появились жесткие, сухие черты, скрывшие его прежнюю улыбку. «Ах, боже мой! отчего у него стали такие уши?» - подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы». Каренин изменился не только в глазах Анны. Он изменился и в глазах Толстого. И отношение автора к нему стало иным.

Внешне Каренин производил впечатление, которое вполне соответствовало его положению в свете. У него было «петербургски-свежее лицо» и «строго самоуверенная фигура» «с немного выдающеюся спиной». Все его слова и жесты наполнены такой «холодной самоуверенностью», что даже Вронский несколько оробел перед ним.

Кажущийся, внешний характер Каренина усложнен еще тем, что он все время играет какую-то роль, принимает тон снисходительного участия к своим ближним. С Анной он разговаривает каким-то «медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил с ней». Таким именно голосом и тоном он произносит самые свои ласковые слова, обращенные к Анне.

Точно такой же тон сохраняется и в отношениях с сыном. Это было какое-то «подтрунивающее отношение», как и к жене. «А! молодой человек!» - обращался он к нему. Собственная душа Каренина как бы отгорожена от мира прочным «заслоном». И он всеми силами укрепляет этот заслон особенно после постигших его неудач. Он умел даже заставить себя «не думать о поведении и чувствах своей жены, и действительно он об этом ничего не думал».

Каренин создает усилием воли свой воображаемый характер гордости, непроницаемости сознания своего достоинства и правоты. В выражении его лица появляется «что-то гордое и строгое». Он превращает отчужденность в свою крепость. Но это была уже отчужденность не только от Анны или сына, но и от самой жизни.

Игра в воображаемый характер удается Каренину лучше, чем другим героям романа. Потому что он лучше приспособлен к этой игре, чем другие. Он всегда, как чиновник и человек рациональный, жил «по ранжиру». Стоило ему изменить ранжир, как он тут же к нему приноровился. Другая жизнь была для него как другой параграф, такой же непреложный, как предыдущий.

А вокруг него была жизнь - «пучина, куда страшно было заглянуть». И он в нее не заглядывал. Она была ему непонятна так же, как непонятно для него, например, искусство, которое он любил «раскладывать по полочкам». «Переноситься мыслью и чувством в другое существо было душевное действие, чуждое Алексею Александровичу. Он считал это душевное действие вредным и опасным».

Остановившаяся внутренняя душевная жизнь Каренина становится причиной многих драматических последствий.

Но Толстой так глубоко верил в неисчерпаемые возможности человеческой души, что даже Каренина с его формализованной психикой он не считал безнадежным. Его настоящий человеческий характер время от времени прорывается в его речах и поступках, и это ясно чувствуют и Анна и Вронский.

Нужно было Каренину пережить катастрофу в семейных отношениях и крах своей служебной карьеры, чтобы в нем проснулось ощущение своего собственного духовного бытия. Падают искусственные «мосты» и «заслоны», возведенные с таким трудом. «Я убит, я разбит, я не человек больше!» - восклицает Каренин.

Так думает он. А Толстой рассуждает иначе. Он считает, что только теперь Каренин становится самим собой. Когда-то, выступая в заседании, Каренин упорно смотрел на «первое сидевшее перед ним лицо - маленького смирного старичка, не имевшего никакого мнения в комиссии». Теперь он сам превращался в такого «маленького смирного старичка».

И это, по мнению Толстого, лучшая участь для Каренина, потому что он как бы возвращается к себе, к своей простой человеческой душе, которую он превратил в бездушную машину, но которая все-таки еще была жива. «Он взял ее дочь», - говорит графиня Вронская. И опять вспоминает Анну: «Себя погубила и двух прекрасных людей - своего мужа и моего несчастного сына».

Каренин в романе Толстого - характер неоднозначный. Толстой вообще считал, что однозначных характеров не бывает. Единственным исключением в романе является, пожалуй, лишь Облонский. У него кажущийся, желаемый и действительный характеры составляют нечто целое.

Толстой глубоко изучил динамику характеров. Он не только видел «текучесть» свойств человека, но верил в возможность совершенствования, то есть изменения человека к лучшему. Желание описать, что такое каждое отдельное «я», привело его к «нарушению константной определенности типов».

В центре внимания Толстого не только внешние конфликты героев - друг с другом, со средой, с временем, - но и внутренние конфликты между кажущимся, желаемым и действительным характерами. «Чтобы тип вышел определенен, - говорил Толстой, - надо, чтобы отношения автора к нему были ясны».

Определенность авторского отношения к каждому из героев выявляется и в логике сюжета, и в логике развития его характера, в самой динамике сближения и отталкивания героев в общем потоке их жизни. В романе Толстого есть замечательные подробности, которые указывают на цельность его романического мышления.

В этом отношении очень характерно, что Кити и Левин непрерывно приближаются друг к другу, хотя пути их как будто расходятся с самого начала. Между тем Анна и Вронский становятся все более далекими, хотя они все силы положили на то, чтобы быть вместе. Толстой вносит в свой роман и некоторые черты «предопределенности», что нисколько не противоречит его романическому мышлению.

Облонский говорит Левину о своей жене Долли: «Она на твоей стороне… Она мало того, что любит тебя, она говорит, что Кити будет твоей женой непременно». Сама Кити полна смятения: «Ну что я скажу ему? Неужели я скажу ему, что я не люблю его? Это будет неправда. Что же я скажу ему?» И когда Левин приехал, Кити сказала ему: «Этого не может быть… простите меня». А Левин про себя решил: «Это не могло быть иначе».

Но прошло время, и все изменилось, вернее, все пришло к началу. «И да, кажется, правда то, что говорила Дарья Александровна», - вспоминает Левин, как Долли пророчила ему счастье. В церкви, во время венчания, графиня Нордстон спрашивает у Долли: «Кажется, вы этого ждали?» И Долли отвечает: «Она всегда его любила». По мысли Толстого, свершается только то, что должно было свершиться…

Нечто похожее, но противоположное по смыслу происходит и в жизни Анны Карениной. Уезжая из Москвы, она успокаивала себя: «Ну, все кончено, слава богу!» Но все только еще начиналось. В салоне Бетси Тверской она запретила Вронскому говорить с ней о любви. Этим запрещением она как бы признала за собой какое-то право на Вронского. Признание прав сближает. Но странное дело - чем ближе они становятся друг другу, тем дальше расходятся их пути.

Однажды Толстой графически изобразил «обычную схему разлада»: «Две линии жизни, сходясь под углом, сливались в одну и означали согласие; две другие лишь пересекались в одной точке и, слившись на мгновение, расходились снова, и чем дальше, тем больше отдалялись одна от другой… Но эта точка мгновенного прикосновения оказывалась роковой, здесь обе жизни связывались навсегда».

Именно так, двойным движением, развивается история Анны и Вронского. «Он все больше и больше хочет уйти от меня, - говорит Анна. - Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя… А где кончается любовь, там начинается ненависть».

И Анна вдруг увидела себя неприязненными глазами Вронского. Это было своего рода психологическое предсказание ненависти, сделанное отчаянным усилием любви. «Она подняла чашку, отставив мизинец, и поднесла ее ко рту. Отпив несколько глотков, она взглянула на него и по выражению его лица ясно поняла, что ему противны были рука, и жест, и звук, который она производила губами…»

Толстой как творец художественного мира широкого и свободного романа смело окидывает взглядом все пространство его причин и следствий. Поэтому он видит не только прямой, но и обратный и перекрещивающийся потоки событий. Линии расхождения Анны и Вронского проведены резко и определенно. Это не значит, что таких линий нет у Кити и Левина. И их жизни «слились воедино», но уже наметились первые выходы «перекрещенных линий», которые могут и их развести далеко друг от друга…

В романе Толстого каждый характер представляет собой сложный, изменчивый, но внутренне законченный и цельный мир. И каждый из них раскрывается в сложных и изменчивых отношениях с другими характерами, не только главными, но и второстепенными.

Роман в представлении Толстого был прежде всего системой, своеобразным процессом движения крупных и уступающих им по величине и значению светил. Их соотношения, притяжения и отталкивания, тяготение друг к другу по сходству или различию полны глубокого смысла.

Особенную роль в романической системе имеют второстепенные персонажи, которые группируются вокруг главных героев, образуя их своеобразную пеструю свиту. Острота сопоставительных характеристик состоит в том, что герои иногда, как в зеркале, отражаются именно в тех образах, которые как будто никакого сходства с ними не имеют.

Сходство несходного и несходство сходного обогащает психологическую природу романа Толстого. Оказывается, что типическое явление может быть множественным, разноликим; не всегда и не обязательно такое явление получает единичное художественное воплощение.

Выход Анны Карениной на трагическую сцену предваряет баронесса Шильтон. У нее роман с приятелем Вронского поручиком Петрицким. И она желает «порвать с мужем». «Он все не хочет давать мне развода», - жалуется баронесса Шильтон. Вронский застает ее в своей пустой квартире в обществе Петрицкого и Камеровского. «Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна!» - говорит баронесса о своем муже.

Вронский советует ей действовать решительно: «нож к горлу» - «и так, чтобы ваша ручка была поближе от его губ. Он поцелует вашу ручку, и все кончится благополучно…». С таким характером, какой был у Шильтон, трагедия Анны просто невозможна; получается фарс… Но на ту же самую тему.

Кити ожидала, что Анна появится на балу в лиловом платье. Но Анна была в черном. В лиловое была одета баронесса Шильтон. Она наполнила комнату, как канарейка, парижским говором, прошелестела лиловым атласом и исчезла. Интермедия была окончена. А трагедия уже началась, хотя Вронский этого как будто еще не видит и не знает того, что, подавая насмешливый совет баронессе, он неосторожно коснулся и судьбы Анны…

Впрочем, Вронский все же понимал, что многим родным и близким его любовь к Анне может показаться историей в духе Петрицкого и Шильтон. «Если бы это была обыкновенная пошлая светская связь, они бы оставили меня в покое». И вот в чем различие между Анной и пошлой баронессой. Петрицкий жаловался Вронскому на то, что эта «метресса» ему надоела. А Вронский думал об Анне: «Они чувствуют, что это что-то другое, что это не игрушка, эта женщина дороже для меня жизни».

Трагическая вина Анны состояла в том, что она оказалась во власти «страстей», с которыми, «как с дьяволом», не могла совладать. А если бы она подавила в себе любовь и желание счастья, первое духовное движение свободы, которое однажды возникло в ее сердце? Ведь «страсти», как нечто темное и неразумное, пришли потом, уже после того, как был «убит» первый, поэтический и счастливый период их любви.

Тогда Анна Каренина могла бы стать «пиетисткой», смириться духом, благословить свои несчастья, признать их наказанием за свои грехи, превратиться не в баронессу Шильтон, а в ее прямую противоположность - в мадам Шталь, с которой она ни разу не встречается в романе, но которая существует где-то рядом с ней.

С мадам Шталь встречается Кити на немецких водах. Мадам Шталь была больна, или считалось, что она больна, потому что она появлялась лишь в редкие хорошие дни в колясочке. Про нее говорили разное. Одни уверяли, что она замучила своего мужа; другие были уверены, что он замучил ее. Так это было или иначе, но мадам Шталь «сделала себе общественное положение добродетельной, высокорелигиозной женщины».

Никто, правда, не знал, какой именно религии она придерживается - католической, протестантской или православной, так как она была в дружеских связях со всеми высшими лицами всех церквей. Старый князь Щербацкий называет ее «пиетисткой». Кити спрашивает его, что означает это слово. И князь Щербацкий отвечает: «Я и сам не знаю хорошенько. Знаю только, что она за все благодарит бога, за всякое несчастье, и за то, что у нее умер муж, благодарит бога. Ну, и выходит смешно, потому что они дурно жили».

Но мало того, что Анне Карениной, чтобы стать пиетисткой, надо было подавить в себе желание «жить и любить»; надо было бы если не скрыть, то «забыть» и свою красоту. В этом отношении мадам Шталь было легче. Она тщательно скрывает не свою красоту, а свой физический недостаток.

«Говорят, она десять лет не встает», - заметил знакомый Щербацкого, некий «московский полковник», который склонен был видеть в положении мадам Шталь действие какого-то скрытого недуга. «Не встает, потому что коротконожка», - ответил ему Щербацкий. «Папа, не может быть!» - вскрикнула Кити. И получается, что пиетизм мадам Шталь - это только красивое название обыкновенного ханжества.

Анна Каренина не видит того, что как бы слева от нее появляется «метресса» Шильтон, а справа - «пиетистка» мадам Шталь. Но это ясно видит Толстой, отдавая Анне Карениной обширную область жизни, заключенную между этими двумя «полюсами». Не случайно у Шильтон и Шталь сходственные «странные фамилии».

Характер Анны Карениной был новым для Толстого. В «Войне и мире» не было ни одной героини подобного типа. Что касается Кити, то этот характер был для Толстого «своим», вполне понятным и хорошо изученным. В Кити есть черты Наташи Ростовой, но она как бы на целую эпоху старше своей предшественницы, и эпоха ее была другая, не героическая, а житейская. Этим объясняется и ее большая прозаичность по сравнению с Наташей Ростовой, которую недаром называли «богиней».

Можно сказать, что судьба Кити предопределена тем, что она - родная сестра Долли. Но, в отличие от Долли, всецело преданной Облонскому и своей семье, Кити должна была пройти ряд искушений и испытаний. Отказав Левину и полюбив Вронского, Кити сделала неразумную попытку уклониться от своей судьбы. Но судьба в романах Толстого сильнее личных заблуждений его героев.

Выйдя не в свою, светскую сферу, Кити тотчас же уступила Анне Карениной и потеряла Вронского. Она горюет о потерянном, а Толстой радуется ее поражению как ее настоящей, еще неузнанной победе. Должно было пройти много времени, прежде чем она сама поняла это.

И Кити чуть было не стала пиетисткой после первой жизненной неудачи. Она решила, что нужно отказаться от мысли о собственном счастье и примириться с несчастьем или служить ближним своим, тем, кто нуждается в помощи, как в ней нуждалась она сама. Именно в это время она познакомилась с мадам Шталь и ее воспитанницей Варенькой. Эта Варенька была тихое и безответное существо. Тип Сони из «Войны и мира»…

Глядя на Вареньку, Кити мечтает забыть себя. Но подобно тому как Анна не могла стать похожей на мадам Шталь, Кити не могла превратиться в Вареньку. У воспитанницы мадам Шталь есть все, кроме жизненной силы. В этом и сказалось ее влияние на Вареньку. К ней могут быть отнесены те загадочные слова из Евангелия, которые были уже однажды сказаны Толстым применительно к Соне: «Кто имеет, тому дано будет; а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь». Кити поняла это уже после того, как судьба вновь соединила ее с Левиным.

Кознышев разумом решил, что ему надо жениться на Вареньке. У него не было к ней ни такой страсти, какая была у Вронского к Анне, ни такой любви, какая была у Левина к Кити. Но зато было множество соображений в ее пользу.

И Варенька разумом решила, что ей надо выйти замуж за Кознышева, что это будет хорошо. «Кроме того, - замечает Толстой, - она почти была уверена, что она влюблена в него». Вот в этом «почти» и состояла заминка. И Кознышев и Варенька вполне честные и чистые люди. Никакая ложь, никакое преднамеренное форсирование чувства им не свойственны.

Кознышев даже сложил в уме ясную и точную формулу объяснения в любви и предложения. Левин же весь стол исчертил знаками, которые Кити должна была угадывать и читать молча, потому что он ни слова не мог ни сказать, ни выслушать от волнения. А Кознышев хотел сказать так: «Я прожил долгую жизнь и теперь в первый раз встретил в вас то, чего искал. Я люблю вас и предлагаю вам руку».

Однако он ничего этого не сказал и «по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению» заговорил о другом. И то, что он не сказал тех слов, которые заранее приготовил, все же характеризует его с хорошей стороны. Не мог же он сказать ей то, что думал: «Если бы я выбирал одним разумом, я ничего не мог бы найти лучше». А это и была правда. Правда состояла в том, что у Кознышева было много соображений, но не было одного - настоящей любви.

Кити покровительствовала роману Вареньки с Кознышевым. И видела, что из этого почему-то ничего не выходит. Когда Варенька и Кознышев вернулись с прогулки, во время которой, как была уверена Кити, должно было произойти объяснение, она сразу поняла, что «планы ее не сбылись». «Ну что?» - спросил ее Левин. «Не берет», - ответила Кити. И Левин вдруг услышал в ее голосе простодушную интонацию старого князя Щербацкого.

«Как не берет?» - удивился Левин. «Вот так, - сказала она, взяв руку мужа, поднося ее ко рту и дотрагиваясь до нее нераскрытыми губами. - Как у архиерея руку целуют». - «У кого же не берет?» - сказал Левин, смеясь. - «У обоих. А надо, чтобы вот так…» - «Мужики едут…» - испугался Левин. «Нет, они не видели», - лукаво ответила Кити.

Эта прелестная сцена полна такой жизненной силы и порыва, что она лучше многих описаний рисует характер Кити именно в сравнении с характером Вареньки. Если в Вареньке преобладает рациональность и холодность, то в Кити порывистость и горячность вполне левинского склада. Это натуры родственные, поэтому и отношения их друг к другу столь драматичны.

Долли - такая же носительница «щербацкого элемента», как сестра Кити. Этот «элемент» в романе очень дорог Толстому. Сущность его состоит в «особенном понимании», которое достигается не словами, не рассуждениями и доказательствами, а чем-то другим - душевным чутьем, тактом, любовью. Кити была уверена, что стоит ей только взглянуть на Вареньку и Кознышева, как она тут же поймет все - «по глазам», «то есть это так бы хорошо было».

Княгиня Щербацкая вспоминает о своей молодости и говорит, обращаясь к Кити: «Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали? Все одно: решалось глазами, улыбками». «Как вы это хорошо сказали, мама! Именно глазами и улыбками», - подтвердила Долли. Это и есть тот самый «щербацкий элемент», присутствие которого так радовало Левина в Покровском.

И пока Кити остается в собственной сфере этого «особенного понимания», Левин чувствует себя счастливым. На этом и основано сходство Кити с Долли и различие с Варенькой. Но есть в романе еще и другой, «левинский элемент», полный тревоги, беспокойства и искания перемен. Переход для Кити из своего «щербацкого элемента» в сферу духовных исканий Левина был труден или даже просто невозможен.

И Левин чувствует это. Вот почему Долли в глазах Толстого, с ее как будто неразумной преданностью мужу, была выше Кити, в душе которой Левин уже пробудил волю и сознание своих собственных прав. Здесь намечается также и различие в судьбе и характерах Кити и Наташи Ростовой. Героиня «Войны и мира» должна была разделить с будущим декабристом Пьером Безуховым его страдания, пройти вместе с ним путь невольного опрощения, ссыльных скитаний и труда. У Толстого не было сомнений в том, что она с достоинством вынесет суровую участь жены декабриста.

Но когда он задумывался над характером Кити, у него не было твердой уверенности в том, что она последует за Левиным, если он решится вступить на путь опрощения, добровольных скитаний и труда.

Характер Вронского дополняют и оттеняют два его приятеля - Серпуховской и Яшвин. Можно сказать, что без них личность Вронского не была бы такой колоритной. И Серпуховской и Яшвин очень похожи на него, но Вронский, в отличие от них, обладает некоторыми оригинальными и своеобразными чертами, которые и были причиной его разрыва с гвардейской средой.

Серпуховской был товарищ Вронского с детства; они принадлежали к одному кругу золотой молодежи; соперничали в классах, в гимнастике, в шалостях и, главное, «в мечтах о честолюбии». «Честолюбие, - пишет Толстой о Вронском, - была старинная мечта его детства и юности, в которой он себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта страсть боролась с его любовью».

Но Вронский мало того что был честолюбив - он был еще и независим. Здесь, в столкновении этих двух начал - честолюбия и независимости, - и кроется настоящая причина неудачи Вронского по службе. «Он сделал грубую ошибку, - пишет Толстой. - Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он был слишком смел, и его оставили…»

Серпуховской, в отличие от Вронского, не сделал такой ошибки. И пошел по дороге честолюбия, уверенно делая военную карьеру. В Средней Азии он получил два чина и отличия, редко даваемые столь молодым генералам. О нем говорили как о поднимающейся звезде первой величины. Серпуховской ожидал назначения, «которое могло иметь влияние на ход государственных дел».

Вронский сразу отметил это «тихое сияние, которое устанавливается на лицах людей, имеющих успех и уверенных в признании всеми этого успеха». Он с некоторым смущением слушает своего приятеля, развертывающего перед ним планы огромной и не только военной, но и политической деятельности. Серпуховской - человек сильной воли и целеустремленности. Он метит в лидеры дворянской консервативной «партии».

В отличие от Серпуховского, Вронский не склонен искать политических целей для удовлетворения своего честолюбия. Он не был и карьеристом. «Мне недостает для этого одной главной вещи, - говорит Вронский, - недостает желания власти». Серпуховской ему не верит. «Извини меня, это неправда», - отвечает он Вронскому. Но Вронский не лжет, не лукавит; его нельзя назвать и безвольным человеком. Воли у него не меньше, чем у Серпуховского.

Карьера и честолюбие требуют жертвы. И Вронский должен, по мнению Серпуховского, принести в жертву свою любовь. «Да, как нести fardeau и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда fardeau увязано за спину, а это - женитьба», - объясняет он Вронскому. Подразумевается «правильная» женитьба, предполагается и разрыв с Анной…

Серпуховской надеется, что «теперь» в жизни Вронского будет «не всегда». И он со временем покинет Анну, которая мешает его настоящему успеху и карьере. Серпуховской предостерегает Вронского и напоминает ему жалкую, с его точки зрения, участь некоторых общих знакомых: «Они погубили свои карьеры из-за женщин».

Но речи Серпуховского не убеждают Вронского. Он не желал и не мог жертвовать Анной и своей любовью ради честолюбия. Больше того, именно после встречи с Серпуховским для Вронского стала совершенно очевидной необходимость сделать выбор. И он вышел в отставку. Вронский поступил как человек чести, а не честолюбия. Только так он мог сохранить свою независимость. Дороги Вронского и Серпуховского расходятся.

Но странным образом исполнение желаний, в которых нельзя не видеть определенной нравственной основы, сближает Вронского с Яшвиным, который понимает его лучше, чем Серпуховской. Именно Яшвин, «игрок, кутила и не только человек без всяких правил, но и с безнравственными правилами», «был в полку лучший приятель Вронского».

Подобно тому как Серпуховской все в жизни считал средством для карьеры, Яшвин относится к жизни, как к рискованной игре, где, в сущности, нет никаких правил. Серпуховской явно осуждал Вронского за его незаконную связь с Анной Карениной, а Яшвин нисколько его за это не осуждает. Поэтому Вронский, нуждавшийся хоть в каком-то сочувствии, становится приятелем Яшвина, хотя игрок ему нисколько не ближе, чем карьерист. Сам он не был ни тем, ни другим.

Серпуховской с сожалением смотрит на жизнь Вронского. Яшвин даже не понимает, о чем тут можно сожалеть… На скачках, как в игре, он ставит на Вронского. «Ну, так можешь за меня и проиграть», - сказал Вронский, смеясь». «Ни за что не проиграю», - ответил Яшвин. Вронского отталкивает холодная расчетливость Серпуховского и привлекает горячая страстность Яшвина.

«Он чувствовал, что Яшвин один, несмотря на то, что, казалось, презирал всякое чувство, - один, казалось Вронскому, мог понимать ту сильную страсть, которая теперь наполняла его жизнь». Скрытое честолюбие Вронского сталкивает его с Серпуховским. А страсти сближают с Яшвиным.

Серпуховской оставил Вронского накануне скачек, во второй части романа. Теперь его спутником становится Яшвин, который и идет с ним до конца, до восьмой части книги, до самой развязки. В последний раз мы видим Вронского и Яшвина на железной дороге на пути в Сербию, где шла война против Турции.

«Одно это могло его поднять, - говорит графиня Вронская, обращаясь к Кознышеву, которого случайно встретила на платформе. - Яшвин - его приятель - он все проиграл и собрался в Сербию. Он заехал к нему и уговорил его». Ведь и Вронский все потерял… Он, со своей стороны, признается Кознышеву: «Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится…»

Как отдельные мысли Толстого, взятые в отрыве от целого, вне контекста, «страшно понижаются» в своем значении, так и созданные им художественные типы представляют собой органическую систему соотношений личностей и судеб. И авторская мысль включает в себя не только характер героя в собственном смысле слова, но и его оценку в сопоставлении с характерами других персонажей романа.

Вронский отказался от честолюбивых планов в начале своей карьеры. Каренин, в самом имени которого есть начальный слог этого слова - кар-ьера, - был на высоте власти, признания и успеха, когда ему поневоле пришлось сойти со сцены.

Однажды приняв «роль твердости и спокойствия», Каренин выдерживал эту роль сколько хватало у него сил, пока не почувствовал себя «постыдно и отвратительно несчастливым», пока не убедился в том, что не сможет выдержать «всеобщего напора презрения и ожесточения».

Каренин долго поднимался по лестнице карьеры и наконец почувствовал себя если не выше всех, то, по крайней мере, выше многих. Иметь друзей, приятелей, близких знакомых - все было для него уже невозможным и ненужным, если все внимание его было сосредоточено в сфере служебных и светских интересов.

И это положение отъединенности и возвышенности не тяготило его до самого того дня, когда он вдруг стал нуждаться в сочувствии и поддержке. И тут он сделал страшное открытие. Оказалось, что «он был совершенно одинок со своим горем».

Самое трагичное в положении Каренина - это именно его гордость, которая обернулась совершенной отчужденностью от жизни. «Не только в Петербурге у него не было ни одного человека, кому бы он мог высказать все, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него не было такого человека».

И Каренин, принадлежавший к числу «сильных мира сего», совершает целый ряд беспомощных поступков, пытаясь удержать «свою державу». Но в этих поступках была своя последовательность. Он начал с того, что обратился к закону. И это было вполне естественно для человека, который всю свою жизнь «стоял на страже коренного и органического закона».

Закон был на стороне Каренина. Если бы он дал законный ход делу, он выиграл бы процесс, но счастье оказалось бы проигранным самым позорным образом. Анне пришлось бы принять на себя вину в нарушении супружеской верности. «Принявший вину на себя, - говорилось в газете «Голос» о бракоразводных процессах времен Анны Карениной, - сверх того, что предается покаянию (покаяние по решению суда - характеристическая особенность нашего законодательства), лишается еще и права вступать в новый брак».

Если бы Каренин был только «злой министерской машиной», то он именно так и поступил бы. Но он пожалел Анну. «Уличение ее в вине было действием низким, неблагородным и нехристианским», - говорится в черновиках романа о причинах, побудивших Каренина отказаться от уличения Анны в измене (20, 267).

Но был еще другой путь: принять вину на себя, то есть представить суду фиктивные доказательства того, что он сам нарушил супружескую верность, или, иначе говоря, «принять на себя уличение в фиктивном прелюбодеянии», найти свидетелей и т. д.

Такой путь оскорбителен для Каренина, потому что это «обман перед законом божеским и человеческим». Поступить так - значило «посмеяться над учреждениями брака и развода». Да к тому же в обоих случаях «развод клал позор на имя и губил будущность сына» (20, 267).

И вот почему Каренин не давал развода Анне. Из этого положения не было «законного» выхода. И что бы ни предпринял Каренин, все должно было казаться жестокостью по отношению к Анне. Толстой, который был явным сторонником нерасторжимости брака, в своем романе показал чудовищные условия, которые могут быть созданы самой нерасторжимостью брака в жизни честных и глубоко совестливых людей.

Если брак стал ложью и обманом, то оказывается, что освободиться от него можно только ложью и обманом. Вот чего Каренин как бы не подозревал до своей встречи с адвокатом. Он сам становится пленником той самой «паутины лжи», которая до сих пор его самого не касалась.

Каренин «велик», а адвокат «ничтожен», но оба они принадлежат к одной и той же официальной сфере. Каренин считал, что пишет законы «для других». Адвокат мог действовать лишь применительно к этим законам, когда Каренин решил воспользоваться ими «для себя».

«Серые глаза адвоката старались не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут была не одна радость человека, получающего выгодный заказ, - тут было торжество и восторг, был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он видел в глазах жены».

«Дело о разводе» было для адвоката старым, истертым, похожим на изъеденное молью сукно. Странно было только то, что сам Каренин этого не понимал. И вдруг откуда-то и в самом деле выпархивает моль - чудная подробность сцены у адвоката. «Над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение». Этот жест адвоката неприятно поразил Каренина. Он почувствовал себя «пойманным» и покинул приемную адвоката, отложив решение о возбуждении дела о разводе и смутно приблизившись к той мысли, которая выражена в народной поговорке: «Не судись…» Для Каренина это была совершенно новая мысль, которая ставила его в тупик и лишала опоры.

Но какая-то опора все же была ему нужна. И он нашел ее в том же пиетизме, в слепой покорности судьбе, так что иногда чувствовал себя быком, склоняющим свою голову под обух. Руководительницей его на этом новом пути стала графиня Лидия Ивановна, которая, в отличие от мадам Шталь, уже не затрудняла себя перепиской с церковными деятелями всех вероисповеданий, а перешла к общению с духами посредством спиритизма.

Именно она пригласила Каренина на один из таких спиритических сеансов, где медиум Ландо пробормотал какие-то невнятные слова, которые и решили участь Анны. Тонкая и глубокая мысль Толстого состоит в том, что и такой строгий рационалист, каким был Каренин, в состоянии глубокого духовного упадка подпадает под влияние шарлатанского мистицизма и позволяет самым нелепым образом дурачить себя. Он «не мог ничего сам решать, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на все отвечал согласием».

Упадок силы и влияния Каренина проявляется в странном и деспотичном, опирающемся на мистику, вторжении в его жизнь какой-то чуждой «женской власти». Лидия Ивановна становится его злым демоном. Когда-то в молодости она была покинута своим мужем. И теперь ей представился случай вознаградить себя за прежние обиды, жестоко отомстить Анне, которая уж перед ней-то ни в чем не была виновата. В своем праве наказывать людей Лидия Ивановна нисколько не сомневается.

Лидия Ивановна гордилась тем, что «потрудилась в доме Каренина». А труд ее состоял в том, что она отказала Анне в свидании с сыном, а Сереже сообщила, что его мать умерла. Анна была оскорблена ее письмом, а Сережа испытал еще одно горе и должен был дважды пережить смерть своей матери. И самое близкое участие в делах Каренина таких чужих для него людей, как петербургский адвокат и графиня Лидия Ивановна, было закономерным следствием и завершением его безысходного одиночества.

Психологическая соотнесенность характеров в романе «Анна Каренина» имеет множество вариантов. Уж на что, казалось бы, Облонский был барин в присутственном месте, настоящий аристократ в столоначальниках, но, оказывается, у него в подчинении был еще больший барин, чем он сам. И Облонский шаржированно отражается в облике своего подчиненного.

Разговаривая с Облонским, Левин все время поглядывает на Гриневича. Его поражает элегантность этого чиновника, в особенности его руки «с такими длинными желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали все его внимание и не давали ему свободы мысли». Ведь и у Облонского есть некоторая несвобода мысли от избытка элегантности и аристократизма.

Таков был Облонский в городе. И в деревне он остается таким же. Вместо Гриневича рядом с ним появляется Васенька Весловский, в шотландском костюме, с французскими фразами, «петербургско-московский блестящий молодой человек». И Облонский-то выглядит в деревне странно, а Весловский уж совершенно экзотическая фигура! Он чудесно дополняет Облонского и даже отчасти объясняет его.

Облонский, в сущности, единственный герой романа, который отлично чувствует себя и в городе и в деревне. Хотя ни там, ни здесь он ни к чему не годен. Столоначальник из него такой же, как помещик-землевладелец. Но он как-то приспособился к своему незаконному положению и не теряет равновесия духа. Никаких перемен ему не хочется, и ничего он не ищет, кроме удовольствия.

«Ты не устал, Стива?» - спрашивает его Левин. «Я устал? - отвечает Облонский. - Никогда еще не уставал». Во всяком положении он как-то находит место и время для роскошного благодушествования. И когда Весловский говорит ему после охоты на бекасов: «Пойдемте погуляем! Ведь не заснем…» - Облонский, потягиваясь на свежем сене, говорит в ответ: «Как бы это и лежать и пойти. Лежать отлично!»

Сам он никуда не идет, разве что позовут или поманит новое удовольствие. В одной из сцен Толстой указал на метафорический смысл интересовавших его типических явлений. И характер Облонского был как бы нулевой точкой отсчета, неподвижной гранью, от которой во все стороны расходились линии динамических сил времени.

Кознышев в имении Левина почувствовал себя освобожденным от городских забот. «Эти берега луговые, - сказал он, - всегда напоминают мне загадку - знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся». - «Я не знаю этой загадки», - отозвался Левин.

Но эту загадку очень хорошо знает Толстой. В своей «Азбуке» он привел ее полный текст и объяснил заключенный в ней смысл. «Один говорит: побежим, побежим; другой говорит: постоим, постоим; третий говорит: пошатаемся, пошатаемся» (22, 67). Разгадка простая: тот, кто говорит: побежим, побежим, - стремительная река; тот, кто сказал: постоим, постоим, - крепкий берег; а тот, кто повторял: пошатаемся, пошатаемся, - шаткая трава.

Не хотел ли этим Толстой пояснить характеры братьев Николая и Константина Левиных, а также и Сергея Кознышева? Несомненно. Больше того, каждый характер он подвергал испытанию так, что в нем вдруг открывались такие свойства, как стремительность, шаткость или твердость. Какой бы характер мы ни взяли, мы найдем в нем в большей или меньшей степени все три эти качества. Иногда они попеременно обнаруживаются в одном и том же человеке.

В широком поэтическом и социальном смысле в романе Толстого река - это история, трава - шаткая и преходящая форма дворянской цивилизации, а берег - это вечная народная жизнь. Отсюда и являлась надежда «выгрести к берегу», о которой Толстой говорил в «Исповеди» (23, 47). И ценность человеческих характеров Толстой определял в зависимости от их отношений прежде всего к берегу. Вот метафорическая мысль, которая проходит через весь роман и которая является основой его психологической и художественной структуры.

Давно ушла в прошлое эпоха «Анны Карениной». Все внешние формы бытия, общественного, социального и государственного, совершенно изменились. И сама проблема семьи, брака и развода уже не имеет в наши дни тех «запретов», которые ставили Анну в столь затруднительное положение. В современном мире женщина, решившая покинуть своего мужа, не подвергается заведомому осуждению в общественном мнении, потому что сама идея нерасторжимости брака как закон была отвергнута законодательством нового общества.

Но в том-то и дело, что Толстой как бы высвобождал современного ему человека из оболочек временных, исторических форм его общественного бытия и указывал на сложность и противоречивость его внутренней жизни. «Отношение человека к человеку» принадлежало к числу важнейших проблем истории и жизни во все времена. К. Маркс считал, что, по мере того как люди будут освобождаться от ограничивающих условий социального неравенства и экономической зависимости, именно эти «отношения человека к человеку» будут получать все большее значение.

Потому что, помимо «политико-экономического выражения» человеческого самоотчуждения, есть еще огромная область жизни, построенная на иных началах: есть «бытие для человека» - «наличное бытие человека для другого человека, его человеческое отношение к другому человеку, общественное отношение человека к человеку». В романе Толстого содержится богатейший материал как для размышлений о «бытии человека для человека», так и для суждений относительно «общественного отношения к человеку». Неудивительно поэтому, что к книге Толстого постоянно обращаются не только историки литературы, но и психологи, философы и социологи.

«Мне вполне ясно стало, - говорил Толстой о методах своей художественной работы, - что жизнь есть просветление, снимание покровов с сущего» (55, 82). Перед каждым из его героев возникали вопросы, которые по своему существу никогда не могут устареть. Толстой как бы предчувствовал, что по мере того, как будет отпадать один покров за другим, по мере того, как станут прозрачными оболочки временного и «внешнего», именно человеческое значение его книги будет возрастать.

Дело ведь совсем не в том, что Анна Каренина - светская дама, Каренин - видный сановник, а Вронский - флигель-адъютант. Под этими внешними «покровами» живет и бьется настоящая «история души человеческой». Каренин все свои силы прилагает к тому, чтобы спасти и сохранить свою старую семью, Анна с той же мучительной силой пытается создать «новое счастье». И между ними не только Вронский, но и Сережа, который не знает, как ему теперь относиться не только к Вронскому, но и к отцу.

В конечном счете для Толстого в Анне Карениной было важным вовсе не то, что она принадлежит к высшему свету, а то, что она принадлежит к роду человеческому. И в своем романе он, в сущности, исследовал в идеальной форме сложные человеческие отношения и чувства. Анна может покинуть Каренина, но не может «бросить» Сережу. Она может выбрать Вронского, но детей «не выбирают»… Вот в чем ее трагедия. И эту трагедию никакой великосветскостью не объяснишь и не исправишь.

Рисуя исторического человека, видя, что условные формы его бытия преходящи и уже «проходят», Толстой вместе с тем думал о человеке, который будет всегда. И вот почему его роман, созданный по строгим законам критического реализма, не устарел со временем. Все вопросы, которые возникают в душе Анны Карениной, тем особенно замечательны, что она человек безукоризненной честности. И в этом смысле не может не вызывать уважения, например, у Левина.

И Левин представляет собой тип человека, глубоко сознающего свою ответственность за каждое слово и каждый поступок в делах личных и общественных. Нет ничего более неверного, чем трактовка романа Толстого как адюльтерного произведения с идеей осуждения главной героини. Толстой стремился «все понять…». И он сделал для понимания «истории души человеческой» больше, чем кто-либо другой из его современников. Именно поэтому его роман сохранил свое значение и для последующих поколений.

Драма толстовских героев состоит в том, что они, при замечательной чистоте нравственного чувства, вступают в противоречие с общепринятым, с определенным стереотипом отношений своей среды и своей эпохи. Это позволяет Толстому указать на глубокие внутренние закономерности человеческих отношений - дружбы, любви и семьи. С этой точки зрения неважно то, что Анна и Вронский живут в условиях роскоши и избытка. И это не избавляет их от решения настоящих нравственных проблем. Больше того, Толстой как бы хотел сказать, что богатство и праздность не могут сами по себе быть разрешением загадок бытия и тайн сердца. Избрав своими героями людей высшего сословия, к которому он и сам принадлежал, Толстой показал и тщету богатства, и драму праздности.

Точно так же от решения этих простых и вместе с тем столь трудных вопросов Каренина не избавляет не только богатство, но и его образованность, его рационализм. Любой самый трудный вопрос казался ему простым, если был логически последовательно изложен на бумаге. А тут перед ним открывалась «пучина» самой жизни. И Толстой безбоязненно вдавался в пучину человеческой жизни и отношений. Поэтому трагический опыт его героев получал глубокое жизненное значение. Только Толстой, открывший тайны и глубины народной истории в «Войне и мире», мог прикоснуться к тайнам и глубинам «души человеческой» в «Анне Карениной». Эти книги более тесно связаны друг с другом, чем может показаться на первый взгляд.

Подобно тому, как в громадном историческом событии первостепенное значение принадлежит народу, в обычной жизни первостепенное значение принадлежит личности. Только внутренне цельная личность, сознающая свою связь со всеми, может пройти через пучину, не утратив своей ценности. За обыденными формами любви, семьи и разрыва Толстой раскрыл, словно впервые, вечные и всегда современные проблемы человеческих отношений, которые поразили его своей таинственной глубиной.

(*257) Все классические произведения со временем приобретают значение исторических книг. Они обращены не только к нашему сердцу, но и к нашей памяти.

Пушкин писал "Евгения Онегина" как самый современный роман. Но уже Белинский называл книгу Пушкина историческим произведением.

Такие книги, как "Евгений Онегин", не стареют. Когда Белинский говорил об историчности пушкинского романа, он лишь указывал на это новое достоинство, возникшее во времени.

Нечто подобное произошло и с "Анной Карениной". Толстой задумал эту книгу как "роман из современной жизни". Но уже Достоевский отмечал в этой книге рельефные черты русской истории, получившие под пером Толстого непреходящее художественное воплощение.

Если историк, по словам Пушкина, стремится "воскресить минувший век во всей его истине", то современный писатель, если говорить о Толстом, отражает свой век "во всей его истине". Именно поэтому и "Евгений Онегин", (*258) и "Анна Каренина", став историческими романами, не утратили своего современного значения. И "время действия" этих книг бесконечно расширилось.

После того как Толстой в 1869 году напечатал последние главы "Войны и мира", он как будто не собирался писать ничего нового.

Зимой 1870 года Толстой сообщал в письме к брату: "У нас все по-старому. Я ничего не пишу, а все катаюсь на коньках".

Остывая от оконченных трудов, он отдыхал, простодушно и по-детски наслаждался свободой.

Катался на коньках, ездил на тройке из Ясной Поляны в Тулу, читал книги.

"Я очень много читал Шекспира, Гёте, Пушкина, Гоголя, Мольера",- сообщает он в письме к Фету.

И снова кружился на коньках по льду замерзшего яснополянского пруда.

А Софья Андреевна с удивлением смотрела, как он "добивается уметь делать все штуки на одной и двух ногах, задом, круги и прочее...".

"Это его забавляет, как мальчика",- записала она в своем дневнике.

Между тем Толстой глазами и памятью романиста видел и Софью Андреевну, и самого себя, и чистый конькобежный лед под зимним солнцем.

В сущности, это было уже началом "Анны Карениной", хотя о ней тогда не было и речи.

Но когда он стал писать этот роман, одной из первых в нем оказалась сцена на катке. Теперь Левин повторял все эти "штуки", а Кити смотрела на него с улыбкой.

"Ах, это новая штука! - сказал Левин и тотчас же побежал наверх, чтобы сделать эту новую штуку...

Левин вошел на приступки, разбежался сверху сколько мог и пустился вниз, удерживая в непривычном движении равновесие руками. На последней ступени он зацепился, но, чуть дотронувшись до льда рукой, сделал сильное движение, справился и, смеясь, покатился дальше.

"Славный малый!" - подумала Кити".

Роман "Анна Каренина" начинался в Ясной Поляне, начинался еще до того, как сам Толстой подумал о нем или сказал о нем первое слово.

(*259) ...Когда Толстой начал работу над романом "Анна Каренина"?

По мнению всех, кто имел возможность близко видеть его работу, это случилось весной 1873 года.

"И странно он на это напал,- пишет Софья Андреевна Толстая.- Сережа все приставал ко мне дать ему почитать что-нибудь... Я дала ему "Повести Белкина" Пушкина..." 1 .

Именно эту книгу случайно взял в руки Толстой, и она раскрылась на одном из "Отрывков", напечатанных после "Повестей Белкина".

Отрывок начинался словами: "Гости съезжались на дачу". Толстой восхитился этим началом, первой фразой, которая сразу вводит в суть действия, пренебрегая всеми экспозициями и вступлениями.

"Вот как надо начинать,- сказал Толстой.- Пушкин наш учитель. Это сразу вводит читателя в интерес самого действия. Другой бы стал описывать гостей, комнаты, а Пушкин прямо приступает к делу" 2 .

Тогда кто-то из домашних, слышавших эти слова, шутя предложил Толстому воспользоваться этим началом и написать роман.

Весь день Толстой был под впечатлением пушкинской прозы. И вечером читал домашним отдельные страницы из томика Пушкина. "И под влиянием Пушкина стал писать",- отмечает Софья Андреевна Толстая.

Сохранилось письмо Софьи Андреевны к ее сестре, написанное 18 марта 1873 года. В этом письме сказано: "Вчера Левочка вдруг неожиданно начал писать роман из современной жизни. Сюжет романа - неверная жена и вся драма, происшедшая от этого" 3 .

И сам Толстой относил начало работы над романом к 1873 году. 25 марта 1873 года Толстой писал Н. Н. Страхову: "Я как-то после работы взял... том Пушкина и, как всегда (кажется, в 7-й раз), перечел всего... Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался. "Выстрел", "Египетские ночи", "Капитанская дочка"!!! И там есть отрывок "Гости собирались на дачу".

(*260) Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман..." 4

И роман этот был "Анна Каренина". Все как будто сходится: и свидетельство Софьи Андреевны, и свидетельство самого Толстого. Но вот что удивительно: в дневнике Софьи Андреевны есть запись: "Вчера вечером он (Лев Николаевич) мне сказал, что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой... "Теперь мне все уяснилось",- говорил он" 5

.

Эта запись, в которой вполне отчетливо и точно определены и сюжет, и даже общий взгляд на жизнь, целиком относящиеся к "Анне Карениной", датирована не 1873-м, а 1870 годом! Значит, замысел "Анны Карениной" предшествовал началу работы над этим романом. Но все эти три года (1870-1873) Толстой хранил молчание. К тому времени, когда он заговорил о новом романе, даже Софья Андреевна забыла, что о нем уже была речь ранее, и ей казалось, что он "странно на это напал".

Когда же началась "Анна Каренина" - в 1873-м или в 1870 году?

Невозможно ответить на этот вопрос. Обе даты относятся к началу невидимого и видимого труда Толстого над своей книгой.

Ему нужен был какой-то "толчок", чтобы пришла в движение вся "система" уже уясненных "лиц и событий".

Таким толчком и явилось чтение Пушкина. "Не могу вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение" 6 ,- признавался Толстой.

Когда Толстой говорил: "Я ничего не пишу и только катаюсь на коньках", он говорил правду.

Он действительно тогда ничего не писал и катался на коньках. Но работа шла исподволь, неприметная для окружающих. Он изучал и собирал материалы из истории Петра Великого. Зимой 1872 года он писал А. А. Толстой: "В последнее время, кончив свою "Азбуку", я начал писать ту (*261) большую повесть (я не люблю называть романом), о которой я давно мечтаю" . Это была повесть из эпохи Петра I.

И вдруг "роман", "роман из современной жизни", "первый в моей жизни" 7 , как говорил Толстой об "Анне Карениной". От XVIII века в "Анне Карениной" нет почти ничего, кроме разве что часов с изображением Петра I в доме у Каренина... Только "знак времени", но знак чрезвычайно важный! Каренин всем своим существом принадлежит той государственной "машине", которая была однажды налажена и пущена "по часам великого государя".

"Вы говорите: время Петра не интересно, жестоко,- писал Толстой.- Какое бы оно ни было, в нем начало всего..." 8 Это высказывание освещает глубинную тему дворянской государственности в романе Толстого.

И когда "старый помещик" в гостях у Свияжского рассуждает о прогрессе, власти и народе, говоря: "Дело, изволите видеть, в том, что всякий прогресс совершается только властью... Возьмите реформы Петра...",- он как бы приоткрывает обложку огромной исторической рукописи Толстого, которая была отложена в сторону для того, чтобы "опростать место" для современного романа.

"Анна Каренина" возникала не случайно и не на пустом месте. Именно поэтому она оказалась не только современным, но и историческим романом, в полном значении этого слова. Ф. М. Достоевский в своем "Дневнике писателя" отметил, что в современном романе Толстого, "у художника в высшей степени, беллетриста по преимуществу", он нашел настоящую "злобу дня" - "все, что есть важнейшего в наших русских текущих вопросах", "и как бы собранное в одну точку".

Творческая история "Анны Карениной" полна тайн, как, впрочем, и любая творческая история великого произведения. Толстой не принадлежал к тем писателям которые пишут сразу черновой корпус своего сочинения а потом совершенствуют его и дополняют. Под его пером все изменялось от варианта к варианту так, что возникновение целого оказывалось результатом "незримого усилия" или вдохновения.

(*262) Как это ни странно может показаться на первый взгляд, но одухотворенность героев Толстого возникает на какой-то позднейшей стадии работы. А сначала он рисовал резкие эскизы, иногда похожие на карикатуры. Это очень странная его особенность. Невозможно иногда узнать в первоначальных набросках тех героев, которых мы знаем по роману.

Вот, например, первый набросок внешнего облика Анны и ее мужа. "Действительно, они были пара: он прилизанный, белый, пухлый и весь в морщинах; она некрасивая, с низким лбом, коротким, почти вздернутым носом и слишком толстая. Толстая так, что еще немного, и она стала бы уродлива. Если бы только не огромные, черные ресницы, украшавшие ее серые глаза, черные, огромные волоса, красившие лоб, и не стройность стана, и грациозность движений, как у брата, и крошечные ручки и ножки, она была бы дурна".

Что-то есть отталкивающее в этом портрете. И как не похожа Анна из черновиков (ее звали там не Анна, а Нана Анастасия) на ту Анну, которую мы знаем по роману "Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении" И лишь в последней фразе мелькнуло что-то от первоначального наброска: "...но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести".

Первая встреча Левина с Вронским описана в романе так, что Вронский невольно вызывает симпатию Левина. "Ему нетрудно было отыскать хорошее и привлекательное во Вронском. Оно сразу бросилось ему в глаза. Вронский был невысокий, плотно сложенный брюнет, с добродушно-красивым, чрезвычайно спокойным и твердым лицом. В его лице и фигуре, от коротко обстриженных черных волос и свеже-выбритого подбородка до широкого с иголочки нового мундира, все было просто и вместе изящно"

А в Балашове, предшественнике Вронского из черновиков романа, кажется, нет ни одной привлекательной черты. "По странному семейному преданию все Балашовы носили серебряную кучерскую серьгу в левом ухе и все были плешивы. И Иван Балашов, несмотря на свои 25 лет, был уже плешив, но на затылке курчавились черные волосы, и борода, хотя свеже-выбритая, синела по щекам и подбородку". Невозможно себе представить Вронского в романе не (*263) только в таком облике, но и в таком психологическом освещении.

Толстой набрасывал какой-то условный, схематический рисунок, который должен был на определенной стадии работы уступить место более сложной живописной проработке деталей и подробностей так, чтобы целое совершенно изменилось.

Н. Н. Гусев верно заметил, что в романе "Анна Каренина" Толстой как автор "старался быть совершенно незаметным" 9 . Но этого нельзя сказать о его черновиках, где он не скрывает своего отношения к героям и рисует их или саркастически, или сочувственно, где все доведено до крайности.

Каренин на первых стадиях работы, когда он назывался еще Гагиным, был освещен сочувственным отношением Толстого, хотя он и его рисует несколько насмешливо. "Алексей Александрович не пользовался общим всем людям удобством серьезного отношения к себе ближних. Алексей Александрович, кроме того, сверх общего всем занятым мыслью людям, имел еще для света несчастье носить на своем лице слишком ясно вывеску сердечной доброты и невинности. Он часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глаз, и потому еще более имел вид ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тех, кто судил о нем".

В окончательном тексте Толстой убрал эту "слишком ясную вывеску", да и характер Каренина несколько изменился. В нем появились черты иного рода. "В Петербурге, только что остановился поезд и она вышла, первое лицо, обратившее ее внимание, было лицо мужа. "Ах, боже мой! отчего у него стали такие уши?" подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы". Каренин изменился не только в глазах Анны, он изменился и в глазах Толстого.

Если прочесть подряд все сохранившиеся черновики знаменитой сцены скачек, то может показаться, что Толстой, каждый раз начиная сначала, что-то утрачивал.. А потом, (*264) сразу преодолев какой-то барьер, по вдохновению, подготовленному огромным духовным напряжением предварительной работы, написал окончательный текст этой сцены.

Но уже в ранних черновиках была намечена важная историческая метафора "конца Рима". Толстой назвал скачки, во время которых несколько офицеров упали и разбились насмерть, "жестоким зрелищем", "гладиаторством". Скачки происходили в присутствии царя и всего высшего петербургского света. "Это гладиаторство. Недостает цирка с львами".

В романе Толстого разворачивается та же историческая и вместе с тем острая современная мысль - "мысль сопоставить наше время,- как писал один из журналистов 70-х годов XIX века,-с временем упадка Рима". Именно эту метафору Толстой сделал основой не только сцены скачек, но и всей петербургской жизни.

И сам Вронский изображен как один из последних гладиаторов современного Рима. Кстати, и конь Махотина, которому Вронский проигрывает скачку, назван Гладиатором. Светская толпа, наполняющая Красное Село, жаждет зрелищ. Одна из зрительниц обмолвилась знаменательными словами: "Если бы я была римлянка, я бы не пропустила ни одного цирка".

Сцена скачек в романе наполнена огромным сюжетным, историческим содержанием. Это было зрелище в духе времени - красочное, острое и трагическое. Жестокое зрелище, напоминавшее о ристалищах и цирках, было устроено специально для развлечения двора. "Большой барьер,- пишет Толстой,- стоял перед царской беседкой. Государь, и весь двор, и толпы народа - все смотрели на них".

Конные состязания в присутствии царя и царской фамилии были крупным событием придворной жизни. "В день скачек,- отмечал Толстой в черновиках романа,- весь двор бывал в Красном". С. Л. Толстой в своих "Очерках былого" пишет: "Скачки в "Анне Карениной" описаны со слов князя Д. Д. Оболенского. С одним офицером, князем Дмитрием Борисовичем Голицыным, в действительности случилось, что лошадь при взятии препятствия сломала себе спину. Замечательно, что отец сам никогда не бывал на скачках" 10 .

В черновиках романа упоминаются и Голицын, и Милю(*265)тин, сын военного министра, который выиграл скачку в Красном Селе (в романе он назван Махотиным).

Объявления о времени и месте проведения скачек печатались в газетах. Так, в газете "Голос" в 1873 году было помещено известие (которое сейчас кажется "цитатой" из "Анны Карениной"): "От управления его императорского высочества генерал-инспектора кавалерии объявляется по войскам, что красносельская офицерская четырехверстная скачка с препятствиями, на призы императорской фамилии, будет произведена в конце будущего июля, и потому те офицеры, которые будут назначены к отправлению на эту скачку, должны прибыть в Красное Село 5 июля. Для помещения лошадей устроены вблизи ипподрома конюшни, а для офицеров будут разбиты палатки".

Во время работы над "Анной Карениной" Толстому, как бы случайно, попадали под руку именно те газеты и журналы, которые были ему нужны. Происходили встречи именно с теми людьми, которые ему были нужны... Как будто некий "магнит творчества" притягивал и отбирал все необходимое для его романа.

Толстой говорил, что самая мысль о романе из современной жизни "пришла" "благодаря божественному Пушкину". И вдруг именно в то время, когда он размышлял о Пушкине и своем новом романе, произошла его неожиданная встреча с дочерью великого поэта.

Мария Александровна была старшей дочерью Пушкина. В 1860 году она вышла замуж за Леонида Николаевича Гартунга, который после окончания Пажеского корпуса служил в конногвардейском полку. Некоторое время Гартунги жили в Туле, бывали в тех же домах, где бывал и Толстой, приезжая из Ясной Поляны.

С.П. Воронцова-Вельяминова, правнучка Пушкина, рассказывает: "Я много раз слышала... что Толстой изобразил дочь Пушкина, М. А. Гартунг, в Анне Карениной. Я хорошо помню тетю Машу на склоне лет: до самой старости она сохранила необычайно легкую походку и манеру прямо держаться. Помню ее маленькие руки, живые, блестящие глаза, звонкий молодой голос" 11 ...

(*266) Толстой видел дочь Пушкина и разговаривал с ней на званом вечере у генерала Тулубьева.

Татьяна Андреевна Кузминская, родная сестра Софьи Андреевны Толстой, рассказывает в своих воспоминаниях об этой встрече. "Мы сидели за изящно убранным чайным столом. Светский улей уже зажужжал... когда дверь из передней отворилась, и вошла незнакомая дама в черном кружевном платье. Ее легкая походка легко несла ее довольно полную, но прямую и изящную фигуру".

"Меня познакомили с ней. Лев Николаевич еще сидел за столом. Я видела, как ои пристально разглядывал се. "Кто это?" - спросил он, подходя ко мне. "М-mе Гартунг, дочь поэта Пушкина".- "Да-а,- протянул он,- теперь я понимаю... Ты посмотри, какие у нее арабские завитки на затылке. Удивительно породистые".

Т. А. Кузминская представила Толстого М. А. Гартунг. "Разговора их я не знаю,- продолжает Т. А. Кузминская,- но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью" 12 .

В жизни дочери Пушкина не было ничего похожего на историю Анны Карениной. Но самый тип светской дамы в этом романе оказался связанным с первым впечатлением Толстого от Марии Александровны Гартунг. Все было как в отрывке Пушкина: "гости собирались".. и вдруг вошла она, "в черном кружевном платье, легко неся свою прямую и изящную фигуру". Уже в первых главах романа скользит воспоминание о ней: "Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело".

Почему Толстого так заинтересовал отрывок Пушкина, который начинается словами: "Гости съезжались на дачу"?

Во-первых, потому, что этот отрывок представляет собой нечто совершенно законченное в художественном отношении и вместе с тем как бы открывает "даль свободного романа".

Героиню пушкинского отрывка зовут Вольская. Она входит в залу стремительно: "В сие самое время двери в залу отворились, и Вольская взошла. Она была в первом цвете молодости. Правильные черты, большие черные глаза, живость движений, самая странность наряда, все поневоле привлекало внимание".

У Толстого время как будто замедляет свое движение.

(*267) "В гостиную входила Анна. Как всегда, держась чрезвычайно прямо, своим быстрым, твердым и легким шагом, отличавшим ее от походки других светских женщин, и не изменяя направления взгляда, она сделала те несколько шагов, которые отделяли ее от хозяйки..."

Не только сама пушкинская сцена, но и ее внутренний смысл были очень близки Толстому. "Она ведет себя непростительно",- говорят о Вольской в светском салоне. "Свет еще не заслуживает от нее такого пренебрежения..."- слышится осуждающий голос. Но вместе с тем она привлекает общее внимание и вызывает сочувствие.

"Признаюсь, я принимаю участие в судьбе этой молодой женщины. В ней много хорошего и гораздо менее дурного, нежели думают. Но страсти ее погубят..." Такова Вольская у Пушкина. Но не такова ли и Анна Каренина у Толстого? Это был тот самый "тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя". Пушкинская мысль упала на готовую почву.

Можно сказать, что в "отрывке" "Гости съезжались на дачу" намечен сюжет "Анны Карениной". Но только намечен...

Нужен был весь талант Толстого, чтобы мелькнувшая в интерьере таинственная Вольская превратилась в Анну Каренину, а из "отрывка", из малой эпической "крупицы", возник "роман широкий, свободный".

Но было бы неверным сводить пушкинскую тему "Анны Карениной" только к этому отрывку. Ведь Толстой говорил, что он тогда "с восторгом прочел всего Пушкина".

Его внимание должен был привлечь и роман Пушкина "Евгений Онегин", и то истолкование этого романа, которое было дано в статье Белинского.

"Если его могла еще интересовать поэзия страсти, пишет Белинский о Евгении Онегине,- то поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна". Толстой в своем романе дал полный простор "поэзии страсти" и "поэзии брака". Обе эти лирические темы одинаково дороги Пушкину и Толстому.

На Толстого неотразимое впечатление производила нравственная победа Татьяны над Онегиным. Еще в 1857 году от дочери Карамзина, Е. Н. Мещерской, Толстой слышал запомнившийся ему рассказ о Пушкине, который однажды сказал с удивлением и восхищением: "А вы знаете, ведь (*268) Татьяна-то отказала Онегину и бросила его: этого я от нее никак не ожидал".

Толстому очень нравилось и то, что Пушкин говорил о своей героине как о живом человеке, имеющем свободную волю, и то, как именно поступила Татьяна. Он и сам так же, как Пушкин, относился к персонажам своего романа. "Вообще герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы,- говорил Толстой,- они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется".

Это весьма важное авторское признание Толстого. В "Евгении Онегине" было изображено, "как бывает в действительной жизни". И в "Анне Карениной" изображено то, "как бывает в действительной жизни". Но пути развития сюжета различны.

Толстой с тревогой задумался над тем, что сталось бы с пушкинской Татьяной, если бы она нарушила свой долг. Чтобы ответить на этот вопрос, он должен был написать роман "Анна Каренина". И Толстой написал свой "пушкинский роман".

Его восхищала искренность Татьяны, когда она говорила: "А счастье было так возможно, так близко..." И он сожалел о судьбе Анны, которую все же "погубили страсти". Он был на стороне Татьяны, когда с ужасом и состраданием рисовал злоключения Анны Карениной. Толстой заставляет свою Анну смутно припоминать слова Татьяны: "Она думала о том, как жизнь могла бы быть еще счастлива, и как мучительно она любит и ненавидит его, и как страшно бьется ее сердце".

Как Толстой относился к Анне Карениной?

Одни критики называли его "прокурором" несчастной женщины, считая, что он построил свой роман, как систему обвинений против нее, видя в ней и причину всех страданий, испытываемых ее близкими и ею самой.

Другие называли его "адвокатом" Анны Карениной, считая, что роман есть оправдание ее жизни, апология ее чувств и поступков, которые по существу своему были как будто вполне разумными, но почему-то привели к катастрофе.

И в том и в другом случае роль автора оказывается странной; остается непонятным, почему же он не выдержал до конца своей роли, то есть не дал достаточных оснований (*269)для того, чтобы "осудить" Анну Каренину, и не предложил ничего достаточно ясного для того, чтобы ее "оправдать".

"Адвокат" или "прокурор" - это понятия судебные. А Толстой говорит о себе: "Судить людей я не буду..."

Кто "оправдывает" Анну Каренину? Княгиня Мягкая, которая говорит: "Каренина прекрасная женщина. Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю".

Но разве княгиня Мягкая могла предположить или представить себе, что случится с той, которую, по ее словам, она "очень любила", после того, как она оставит и мужа, и сына?

Кто осуждает Анну Каренину? Княгиня Лидия Ивановна, которая хочет вселить "дух осуждения" и в сердце Сережи и готова "бросить камень", если этого не в силах сделать Каренин.

Но разве Лидия Ивановна могла предположить или представить себе, что случится с той, которую она очень не любила и которую так хотела "наказать"?

И разве Вронский мог предположить, что Каренин возьмет на воспитание дочь Анны?

И сама Анна разве могла вообразить, что Вронский даст ей погибнуть и отдаст свою дочь Каренину?

Толстой не признавал права Каренина и Лидии Ивановны "наказывать" Анну Каренину. Ему были смешны наивные слова княгини Мягкой. Что они знали о будущем? Ничего...

Никто из них не видел тайны, которая была скрыта в жизни Анны, той силы самоанализа и самоосуждения, которая росла в ее душе.

По своему непосредственному чувству любви, сострадания и раскаяния она была неизмеримо выше тех, кто осуждал или оправдывал ее.

Когда мать Вронского с ненавистью сказала о ней: "Да, она кончила так, как и должна была кончить такая женщина", Кознышев, брат Левина, ответил: "Не нам судить, графиня".

Эту общую мысль: "Не нам судить" - Толстой и высказал в самом начале своей книги, в эпиграфе: "Мне отмщение, и Аз воздам".

Толстой предостерегает от поспешного осуждения и легкомысленного оправдания, указывает на тайну человеческой души, в которой есть бесконечная потребность добра и свой "высший суд" совести.

(*270) Такой взгляд на жизнь вполне отвечал общим этическим воззрениям Толстого. Его роман учит "уважению к жизни".

В "Войне и мире" и в "Анне Карениной" Толстой принимает на себя роль строго правдивого летописца, который следит за тем, как "работает судьба", как совершаются события, открывая постепенно внутреннюю "связь вещей".

В "Войне и мире" он говорил о таинственной глубине народной жизни. В "Анне Карениной" он пишет о тайне "истории души человеческой". И в том и в другом случае Толстой остается самим собой. Его художественный мир имеет свои оригинальные законы, с которыми можно спорить, но которые нужно знать.

В "Анне Карениной" Толстой "не судил", а скорбел над судьбой своей героини, жалел и любил ее. Его чувства скорее можно назвать отеческими. Он и сердился, и досадовал на нее, как можно сердиться и досадовать на близкого человека. В одном из своих писем он говорил об Анне Карениной: "Я с ней вожусь, как с воспитанницей, которая оказалась дурного характера. Но не говорите мне о ней дурного, или, если хотите, с m`enagement, она все-таки усыновлена" 13 .

В. К. Истомин, журналист, близкий знакомый Берсов, однажды спросил Толстого, как возник замысел "Анны Карениной". И Толстой ответил: "Это было так же, как теперь, после обеда, я лежал один на этом диване и курил. Задумался ли я очень или боролся с дремотою, не знаю, но только вдруг передо мною промелькнул обнаженный женский локоть изящной аристократической руки..."

Невозможно понять, серьезно ли это рассказывает Толстой или мистифицирует своего собеседника. Во всяком случае, никаких таких "видений" не было в творческой истории других его произведений. "Я невольно начал вглядываться в видение,- продолжает Толстой.- Появилось плечо, шея, и, наконец, целый образ красивой женщины в бальном костюме, как бы просительно вглядывавшейся в меня грустными глазами..."

Все это очень напоминало что-то известное, но что именно, В. К. Истомин как будто не может вспомнить. "Видение (*271) исчезло,- записывает он слова Толстого,- но я уже не мог освободиться от его впечатления, оно преследовало меня и дни и ночи, и, чтобы избавиться от него, я должен был искать ему воплощения. Вот начало "Анны Карениной"..."

Все это было лукавым пересказом известного стихотворения Алексея Константиновича Толстого "Средь шумного бала...". Там есть строки: "Люблю я усталый прилечь, // И, вижу печальные очи, // И слышу веселую речь". Все как рассказывал Толстой: "И грустно я так засыпаю // И в грезах неведомых сплю... // Люблю ли тебя - я не знаю, // Но кажется мне, что люблю..."

Стихотворение "Средь шумного бала..." было написано в 1851 году. Оно обращено к С. А. Миллер: "Средь шумного бала случайно, // В тревогах мирской суеты, // Тебя я увидел, и тайна // Твои покрывала черты..."

С. А. Миллер была женой конногвардейского полковника. Эта история наделала много шума в свете. С. А.Миллер долго не могла добиться развода. Мать А. К. Толстого не одобряла "вертеровской страсти" своего сына.

Но А. К. Толстой смело "пренебрег общественным мнением". И С. А. Миллер шла на разрыв со своей прежней семьей. Толстой знал обо всем этом, как многие другие знали. К тому же Алексей Константинович был его дальним родственником.

"Мне в душу полную ничтожной суеты, // Как бурный вихрь, страсть ворвалась нежданно, // С налета смяла в ней нарядные цветы, // И разметала сад, тщеславием убранный..." - так писал А. К. Толстой в 1852 году в другом стихотворении, обращенном к С. А. Миллер.

Любовь изменила его жизнь. Он был флигель-адъютантом, но в 1861 году вышел в отставку. В 1863 году С. А. Миллер наконец получила развод на условиях, которые позволяли ей выйти замуж за А. К. Толстого...

Вронского звали Алексей Кириллович, он тоже был флигель-адъютантом, и тоже вышел в отставку, и тоже, вместе с Анной, добивался и ждал благоприятного решения судьбы... И ему пришлось столкнуться с законом и с осуждением света.

В романе Вронский изображен как художник-любитель. Во время заграничного путешествия с Анной Карениной он берет уроки живописи в Риме...

А в черновиках романа "Анна Каренина" Вронский (*272) назван поэтом: "Ты нынче увидишь его. Во-первых, он хорош, во-вторых, он джентльмен в самом высоком смысле этого слова, потом он умен, поэт и славный, славный малый".

И здесь важно заметить, что лирика А. К. Толстого, несмотря на скептическое к ней отношение со стороны автора "Анны Карениной", отозвалась в его романе искренними и чистыми звуками: "Условий мелкий сор крутящимся столбом // Из мыслей унесла живительная сила // И током теплых слез, как благостным дождем, // Опустошенную мне душу оросила".

В "Анне Карениной" есть страницы, которые были навеяны воспоминаниями Толстого о его молодости и женитьбе. Левин чертит на зеленом сукне ломберного столика начальные буквы слов, значение которых должна угадать Кити. "Вот,-сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т?" Пишет с соблюдением знаков препинания, которые тоже указывают на смысл слов.

"Буквы эти значили: "когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Левин совершенно уверен в том, что Кити не может не понять его сердечной криптограммы: "Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова".

Он ожидал чуда, и чудо свершилось. "Я поняла",- сказала Кити. "Какое это слово? - сказал он, указывая на н, которым означалось слово никогда". "Это слово значит никогда",- сказала она..."

Так или почти так произошло объяснение Толстого с Софьей Андреевной Берс в имении Ивицы, вблизи от Ясной Поляны. "Я следила за его большой, красной рукой и чувствовала, что все мои душевные силы и способности, все мое внимание были энергично сосредоточены на этом мелке, на руке, державшей его",- вспоминает Софья Андреевна.

Толстой писал; "В. м. и п. с. с. ж. и. м. м. с. и н. с.". Буквы эти значили: "Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья". Толстому тогда было 34 года, а Софье Андреевне - 18. В своих воспоминаниях Софья Андреевна пишет, (*273)что она тогда "быстро и без запинки читала по начальным буквам".

Но сохранилось письмо Толстого, в котором он разъяснял Софье Андреевне значение букв, написанных в Ивицах. Кроме того, в дневнике Толстого тех дней есть запись: "Писал напрасно буквами Соне".

Но в романе все происходит именно так, как того хотел Толстой и о чем мечтала Софья Андреевна: Левин и Кити совершенно понимают друг друга, почти без слов.

Когда Толстой писал свой роман, ему было уже далеко за сорок лет. У него была большая семья, сыновья, дочери... И он вспоминал ранние дни любви, когда он поселился с Софьей Андреевной в Ясной Поляне. В его дневнике 1862 года есть запись: "Неимоверное счастье... Не может быть, чтобы это кончилось только жизнью" 14 . В его памяти живо сохранялись многие подробности того дня, когда он сделал предложение Софье Андреевне Берс, приехав для этого в Москву.

Семья Берса, врача московской дворцовой конторы, жила в Кремле. И Толстой шел к Кремлю по Газетному переулку. "И что он видел тогда, того после уже он никогда не видал. В особенности дети, шедшие в школу, голуби сизые, слетевшие с крыши на тротуар, и сайки, посыпанные мукой, которые выставила невидимая рука, тронули его. Эти сайки, голуби и два мальчика были неземные существа. Все это случилось в одно время: мальчик подбежал к голубю и, улыбаясь, взглянул на Левина; голубь затрещал крыльями и отпорхнул, блестя на солнце между дрожащими в воздухе пылинками снега, а из окошка пахнуло духом печеного хлеба и выставились сайки. Все это вместе было так необычайно хорошо, что Левин засмеялся и заплакал от радости. Сделав большой круг по Газетному переулку и по Кисловке он вернулся опять в гостиницу..."

Пейзаж Москвы, овеянный сильным лирическим чувством, написан пером великого поэта. В характере Кити есть несомненные черты Софьи Андреевны. Недаром и некоторые страницы ее дневника читаются как комментарий к роману "Анна Каренина".

Но черты Софьи Андреевны есть и в Долли, в ее вечных заботах о детях, о хозяйстве, в ее самоотверженной преданности дому. Не все, конечно, в судьбе Долли схоже с судьбой (*274) Софьи Андреевны. Но С. Л. Толстой имел все основания сказать: "Черты моей матери можно найти в Кити (первое время ее замужества) и в Долли, когда на ней лежали заботы о многочисленных ее детях" 15 .

Те, кто близко знал Толстого и яснополянскую жизнь, узнавали многие знакомые подробности в романе. В годы работы над этой книгой Толстой не вел дневников. "Я все написал в "Анне Карениной",- говорил он,- и ничего не осталось" 16 .

В письмах к друзьям ои ссылался на свой роман как на дневник: "Я многое, что я думал, старался выразить в последней главе" 17 ,- писал он в 1876 году Фету.

Толстой вносил в роман многое из того, что было им самим пережито и испытано. Можно рассматривать "Анну Каренину" как лирический дневник Толстого 70-х годов. Покровское, где живет Левин, очень напоминает Ясную Поляну. Занятия философией, хозяйственные заботы, охота на бекасов и то, как Левин ходил косить с мужиками Калиновый луг,- все это было для Толстого автобиографично, как его дневник.

Сама фамилия Левин, образована от имени Толстого - Лев Николаевич - Лев-ин, или Лёв-ин, потому что в домашнем кругу его называли Лёва или Лёв Николаевич. Фамилия Левин воспринималась многими современниками именно в этой транскрипции.

Однако Толстой никогда не настаивал на таком именно прочтении фамилии главного героя.

"Константина Левина отец, очевидно, списал с себя,- отмечает С. Л. Толстой,- но он взял только часть своего я..." 18 Но в том, что он "взял", было много задушевного. Недаром в роман попала и Ясная Поляна, и рабочий кабинет, тот самый, в котором создавалась "Анна Каренина".

"Кабинет медленно осветился внесенной свечой. Выступили знакомые подробности: оленьи рога, полки с книгами, зеркало, печи с отдушником, который давно надо было починить, отцовский диван, большой стол, на столе откры(*274)тая книга, сломанная пепельница, тетрадь с его почерком..."

Но сколь ни велико сходство Левина с Толстым, столь же очевидно их различие. "Левин - это Лев Николаевич (не поэт)" 19 ,- заметил Фет, как бы вывел историческую и психологическую формулу этого художественного характера. В самом деле, Левин, если бы он был поэтом, наверное, написал бы "Анну Каренину", то есть стал бы Толстым.

"Лёвочка, ты - Левин, но плюс талант,- шутя говорила Софья Андреевна.- Левин нестерпимый человек" 20 . Левин в романе казался временами Софье Андреевне нестерпимым, потому что он и в этом очень напоминал ей Толстого. Фет не был согласен с мнением Софьи Андреевны и говорил, что для него весь интерес романа сосредоточен именно в характере Левина. "Для меня,- пишет Фет,- главный смысл в "Карениной" - нравственно свободная высота Левина" 21 .

С Левиным связаны мысли Толстого о времени и философии хозяйства, о верности долгу и постоянстве (недаром его героя зовут Константин), о преемственности наследственного уклада жизни. Он кажется очень уравновешенным и спокойным человеком.

Но и Левина коснулись многие сомнения и тревоги, которые обуревали Толстого. Ведь и сам Толстой тогда хотел жить "в согласии с собой, с семьей", однако у него возникали уже новые философские и жизненные побуждения, которые приходили в противоречие с установившимся укладом барской усадьбы.

В Покровском варят варенье, пьют чай на террасе, наслаждаются тенью и тишиной. А Левин по дороге из усадьбы в деревню думает: "Им там все праздник, а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя". "Давно уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче".

Именно в 70-е годы, когда Толстой писал "Анну Каренину", он постепенно переходил на позиции патриархального крестьянства, отступая все дальше от привычного (*276) образа мыслей человека, воспитанного в традициях дворянской культуры, хотя глубокое сочувствие крестьянству было одной из благороднейших традиций русских дворян со времен декабристов.

Два главных героя романа - Анна Каренина и Левин - схожи друг с другом именно тем, что оба они проходят через крутую ломку своих убеждений и испытывают недовольство своей жизнью, питая в душе "смутную надежду найти поправки". Каждому из них Толстой отдал частицу своей души.

И Анна и Левин одинаково хорошо знают, что такое жизнь "под угрозой отчаяния". Оба они испытали на себе горечь "отпадения" и опустошающую "переоценку ценностей". И в этом смысле они так же, как автор романа, принадлежали своему тревожному времени.

Но "отпадение" Анны и Левина совершается по-разному и ради различных целей. В романе Толстого есть глубокая внутренняя последовательность и связь сюжетных идей. Несмотря на все различие судеб они являются главными героями единого романа.

Любовь Анны сжимает весь мир в одну сверкающую точку собственного "я", которая сводит ее с ума, доводит до отчаяния и гибели. "Моя любовь делается все страстнее и себялюбивее",- говорит Анна. Толстой указал на парадоксальную диалектику души, в которой любовь вдруг превращается в ненависть, когда сосредоточивается на самой себе, не видя ничего вокруг, достойного другой, еще большей любви.

Отпадение Левина было иного рода. Его мир необычайно расширяется, бесконечно растет с той минуты, когда он вдруг сознал свое родство с великим народным миром. Левин искал "общей жизни человечества", и Толстой признавался: "Спасло меня только то, что я успел вырваться из своей исключительности..."

Такова была мысль Толстого, положенная в основу художественной концепции его романа, где себялюбие и человеколюбие очерчивают разными радиусами "тесный" и "просторный" круг бытия.

В 1873 году, написав первые страницы нового сочинения, Толстой сообщил одному из своих корреспондентов, что роман этот "будет готов, если бог даст здоровья, через (*277) 2 недели" 22 . Он был здоров, работа шла хорошо, но роман не только не был готов через две недели, но и через два года он все еще продолжал писать "Анну Каренину".

Лишь в 1875 году в первых номерах журнала "Русский вестник" появились первые главы "Анны Карениной". Успех был огромным. Всякая новая глава "подымала все общество на дыбы,- пишет А. А. Толстая,- и не было конца толкам, восторгам, и пересудам, и спорам..." 23 .

Наконец, в 1878 году роман вышел в свет отдельным изданием в трех томах. Следующее отдельное издание появилось лишь в 1912 году, в следующем веке... Роман Толстого до 1917 года печатался только в составе полного собрания художественных сочинений Толстого.

Первоначальный замысел романа казался Толстому "частным". "Замысел такой частный,- говорил он,- и успеха большого не может и не должно быть". Но, ступив на "романическую дорогу", Толстой подчинялся внутренней логике сюжета, который разворачивался как бы помимо его воли. "Я часто сажусь писать одно,- признавался Толстой,- и вдруг перехожу на более широкие дороги: сочинение разрастается".

Так "Анна Каренина" стала настоящей энциклопедией русской жизни 70-х годов XIX века. И роман наполняется множеством "реалий" - подробностей общественной и духовной жизни современной России. Чуть ли не на каждой странице газет и журналов тех лет можно найти "пояснения", "дополнения", "комментарии", а иногда, кажется, и источники, тех или иных сцен романа.

В 1872 году во французском театре Петербурга гастролировали известные актрисы Стелла Колас и Делапорт. Они с огромным успехом выступали в пьесе Анри Мельяка и Людовика Галеви "Фру-Фру". "После отъезда г-жи Стелла-Колас пьесу эту возобновить уже было невозможно,- говорилось в газете "Голос",- и она уже в нынешний весенний сезон была снята с репертуара".

Пьеса была издана в переводе на русский язык в 1871 году и потом переиздавалась неоднократно. Это была очень модная вещь. И память о Делапорт, игравшей главную (*278) героиню Жильберту, надолго сохранилась в сердцах ее поклонников. Одним из поклонников пьесы "Фру-Фру" был и Вронский.

А. Мельяк и Л. Галеви известны также как составители либретто знаменитых оперетт Жака Оффенбаха "Прекрасная Елена", "Синяя борода", "Орфей в аду". Все эти оперетты с огромным успехом шли в Париже, а в 1870 году театр-Буфф открылся и в Петербурге. В "Анне Карениной" несколько раз упоминается "Прекрасная Елена", полная насмешек над "обманутым мужем"...

Вронский большой любитель оперетты и "досиживает до конца в Буффах". И вот откуда он позаимствовал кличку для своей лошади - Фру-Фру. Таков был вкус Вронского. И надо сказать, что он был человек во вкусе своего времени.

В романе говорится, что Левин "встречал в журналах статьи о происхождении человека". Это была едва ли не самая "жгучая проблема" 70-х годов. В 1870 году в двух томах вышла в свет книга Чарлза Дарвина "Происхождение человека" в переводе И. М. Сеченова.

В русский язык и в общественное сознание входили такие понятия, как "естественный отбор", "борьба за существование"... Вокруг теории Дарвина возникли горячие споры. Споры эти выходили далеко за пределы собственно научных проблем.

В журнале "Вестник Европы" в 1875 году печаталась статья И. Мечникова "Антропология и дарвинизм". В журнале "Русский вестник" были помещены "Философско-критические этюды" А. П. Лебедева - "Учение Дарвина о происхождении мира органического и человека". В "Заре" печаталась статья о Дарвине "Переворот в науке", написанная Н. Н. Страховым.

Толстой настороженно относился к попыткам перенести на человеческое общество "звериные законы" борьбы за существование, уничтожение "слабых" "сильными", которые делались тогда некоторыми последователями Дарвина, создававшими так называемый "социальный дарвинизм".

Мимо собственно научного значения мысли Дарвина об эволюции органического мира Толстой прошел равнодушно, потому что его больше занимали этические вопросы философии и теории познания.

"Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику, по университету, основ естество(*279)знания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум".

То, что Левин был естественником по университету, указывает на его принадлежность к поколению 60-х годов. Но в 70-е годы, в духе нового времени, он уже отходит от естествознания к истории и философии, что тоже было признаком нового времени.

Казалось бы, какая связь между Дарвином, Фру-Фру и опереттой? А между тем есть такие странные сочетания имен, которые принадлежат своему времени и характеризуют его.

70-е годы - это и "развеселое время", о котором Некрасов насмешливо сказал: "Заехать в Буфф - одна утеха", и "серьезное время" новых "ответов" науки на старые "вопросы жизни", о чем писал А. К. Толстой в своем "послании о дарвинизме": "Всход наук не в нашей власти, // Мы их зерна только сеем..."

Когда Н. К. Михайловскому, наблюдательному публицисту 70-х годов, понадобилось указать на самые колоритные имена этой поры, он назвал Дарвина и Оффенбаха. Это было время Анны Карениной...

Есть еще одна "подробность времени", которая имеет и реальный, и символический смысл в романе,- железная дорога. Сколько написано прекрасных страниц о значении страшного мужика, который является во сне Анне Карениной и что-то шепчет ей "под чепчик"...

Между тем это был не только "миф", вымысел или символ, а реальный человек реального мира. В 70-е годы "чугунка" постепенно входила в быт. Она и пугала, и притягивала воображение современников.

Катастрофы и несчастные случаи на железной дороге производили ошеломляющее впечатление. "Что ни дорога, то душегубка",- говорилось во "Внутреннем обозрении" "Отечественных записок". "Железные дороги - душегубка",- писал Некрасов в поэме "Современники". В "Отечественных записках" говорилось: "Изувеченные на железных дорогах, семейства их, равно как и семейства убитых, остаются безо всяких средств пропитания..."

Когда Облонский узнал, что поезд, на котором приехала Анна Каренина, раздавил сцепщика, он в смятении (*280) побежал к месту происшествия, а потом, страдая, морщась, готовый заплакать, все повторял: "Ах, Анна, если бы ты видела! Ах, какой ужас!"

Сцепщик этот был простой мужик, может быть, из разоренного владения Облонского, пустившийся искать счастья на тех же путях, что и его барин. Ведь и Облонский ищет места в "Обществе взаимного баланса южно-железных дорог"... "Ах, какой ужас! - говорит Облонский.- Он один кормил огромное семейство..."

"Нельзя ли что-нибудь сделать для нее?" - спрашивает Анна Каренина. И Вронский молча покидает вагон, где происходит этот разговор, чтобы передать помощнику начальника станции 200 рублей для несчастной семьи...

В современном романе Толстого все было современным: и общий замысел, и подробности. И все, что попадало в поле его зрения, приобретало обобщенный смысл. Например, железная дорога. Она была в те годы великим техническим новшеством, переворотившим все привычные представления о времени, пространстве и движении. Так что и само представление о жизни современного человека уже было неотделимо от впечатлений, почерпнутых на станциях, в вокзальной толпе, на железных путях эпохи.

В художественной концепции романа Толстого очень резко прочерчены социальные контуры явлений. Сколько бы мы ни говорили о психологической глубине душевной драмы Анны Карениной, о "страстях, погубивших ее", мы по необходимости должны будем вернуться к "фарисейским жестокостям" ее времени.

Анна Облонская в шестнадцать лет была выдана замуж своими тетушками за "молодого губернатора" и оказалась во власти закона о нерасторжимости брака. Каренин отнимает у Анны письма Вронского. И по закону, как глава семьи, он имел право на просмотр переписки всех своих домашних. Закон целиком на его стороне. Анна боится, что он "отнимет сына", и по закону он имел такое право.

У Анны нет никаких прав, и она это очень больно чувствует. В сущности, ее положение было безвыходным. Добиваясь развода, она добивалась абсурда. Если бы Каренин дал ей развод, указав на ее вину, то есть доказав очевидное, а именно то, что она покинула семью и уехала с Вронским (*281)в Италию, она бы утратила право вступить в новый брак. Ей предстояло пройти через церковное покаяние и навеки отказаться от Вронского.

"Принявший на себя вину,- говорилось в обозрении газеты "Голос",-сверх того, что предается покаянию (покаяние по решению суда - характеристическая особенность нашего законодательства), лишается еще и права вступить в новый брак". Эта газетная статья читается как попутное примечание к роману Толстого.

Для того чтобы Анна могла выйти замуж за Вронского, нужно, чтобы Каренин при разводе принял вину на себя. Но Каренин считал, что это было бы "обманом перед законом божеским и человеческим", как сказано в черновиках романа. Поэтому он медлит, зная, что разбирательство по закону (он уже побывал у адвоката) погубит Анну...

Анна Каренина нигде не "заявляет решительного протеста" против законов и обычаев своей среды, как это делали "новые женщины". Но и она во многом принадлежит к новому поколению. Толстой считал, что объяснять новые требования жизни одним влиянием "нигилистических" теорий наивно... Эти требования уже ясно чувствуются повсюду.

Вот и великосветская дама ищет для себя какой-то независимой деятельности. Анна Каренина пишет "роман для детей". И издатель Воркуев, который появляется в ее салоне, называет ее книгу замечательной. Многие из английских романов, которые Анна получала из книжных магазинов, были написаны женщинами.

В известной в свое время книге "Подчиненность женщины" Дж. Ст. Милль говорил, что стремление женщины к самостоятельному научному и литературному труду свидетельствует о развившейся в обществе потребности равной свободы и признания женских прав. "Женщины читающие, а тем более пишущие,- отмечает Милль,- суть несообразность и элемент вечных смут при существующем порядке вещей".

Толстой не придает особенного значения литературным трудам Анны Карениной, говорит, что это было лишь средство избавиться от гнетущего чувства тоски; но все же он счел нужным указать на ее стремление к самостоятельному труду и знанию. Роман улавливал все живые "веяния времени".

(*282) ...В "Анне Карениной" есть точно датированные эпизоды - проводы добровольцев на войну в Сербию (лето 1876 года).

Если идти от этой даты к началу романа, то весь хронологический порядок событий прояснится с полной отчетливостью.

Недели, месяцы, годы Толстой отмечал с такой последовательностью и точностью, что он мог бы повторить слова Пушкина: "Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю".

Анна Каренина приехала в Москву в конце зимы 1873 года. Трагедия на станции Обираловка произошла весной 1876 года. Летом того же года Вронский уехал в Сербию.

Хронология романа строилась не только на календарной последовательности событий, но и на определенном выборе подробностей из современной жизни.

Толстой как бы незаметно для себя ступил с романической дороги вымысла на реальный путь истории. И дело тут вовсе не в количестве и резкости "примет времени", а в ощущении социального движения, в чувстве великих исторических перемен в семейной и общественной жизни пореформенной эпохи.

В третьей части романа есть сцены, в которых мы видим Левина в кругу его соседей-помещиков. Среди них есть замечательно характерные и умные люди. Левин внимательно прислушивается к их разговорам.

Левин знал, что "патриархальные приемы" хозяйствования устарели, не верил в "рациональные принципы" буржуазной политической экономии. Для него суть дела состоит "в рабочей силе - главном элементе хозяйства". Он как бы случайно выводит историческую формулу своей эпохи: "У нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России".

Эта формула привлекала внимание В. И. Ленина. В своей статье "Лев Толстой и его эпоха" он указывал на слова Левина как на ключ и разгадку всей пореформенной эпохи.

"У нас теперь все это переворотилось и только укладывается",- трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861-1905 годов",- пишет В. И. Ленин. Этого одного достаточно, чтобы назвать Толстого не только великим художником, но и великим историком.

(*283)...Перечитывая Толстого, всегда с неизменным удивлением замечаешь, что в "Анне Карениной" нас больше всего привлекает даже не Анна Каренина, а именно "Анна Каренина", роман исторический, современный, философский, социальный, лирический, словом, сама книга как художественное целое.

И здесь хотелось бы привести слова Александра Грина, автора "Алых парусов", из его статьи "Скромное о великом": "Читая "Анну Каренину", с изумлением, подавленностью убеждаешься, что здесь изображена, главным образом, вся русская жизнь того времени, вся русская душа в ее целом, а уже затем, в огромном узоре этом, в этой сплошной толпе лиц, страданий, судеб уделяешь необходимое внимание интриге собственно романической".

Своеобразию содержания романа Толстого отвечала и его форма. И в этом отношении "Анна Каренина" напоминает "Евгения Онегина" Пушкина. Определяя жанр своей книги. Толстой воспользовался термином Пушкина "свободный роман". "Анна Каренина", пишет Толстой, это "роман, широкий, свободный", в который "без напряжения" входило все то, "что кажется мне понятым мною с новой, необычной и полезной людям стороны".

Так Толстой "принес дань уважения" Пушкину, тому, кто однажды "разрешил его сомнения", указав ему на "даль свободного романа". Свою задачу художника он видел не в том, чтобы "неоспоримо разрешить вопрос", а в том, чтобы научить любить жизнь "во всех ее проявлениях". "Ежели бы мне сказали, что то, что я пишу, будут читать теперешние дети лет через 20,- пишет Толстой,- и будут над ним плакать и смеяться" и научатся любить жизнь, "я бы посвятил ему всю свою жизнь и все свои силы".

С тех пор как Толстой сказал эти слова, прошло не двадцать, а много больше лет. Целый век прошел... Но его слова не утратили своей живой интонации. Они как будто сказаны сегодня и обращены к нам, к тем, кто перечитывает сейчас или впервые открывает его бессмертные книги.

1 С. А. Толстая. Дневники в 2-х томах, т. 1, 1862-1900. М., "Художественная литература", 1978, с. 500.

2 П. И. Бирюков. Биография Л. Н. Толстого в 4-х томах, т. 2. М., Госиздат, 1923, с. 96.

3 Н. Н. Гусев. Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого, 1828- 1890. М., Гослитиздат, 1958, с. 403.

4 Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 томах, т. 62. М., Гослитиздат, 1928-1963, с. 16.

5 С. А. Толстая. Дневники в 2-х томах, т. 1, с. 497.

6 Л.Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 томах, т. 61 с 332:

7 Там же, т. 62, с. 25.

8 Там же, т. 61, с. 291.

9 Н. Н. Гусев. Толстой в расцвете художественного гения. 1862-1877. М., 1928, с. 223.

10 С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1965, с. 54. 264

11 Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тула, 1964, с. 501.

12 Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тула, 1964, с. 464-465.

13 M`enagement-бережно, щадя (франц.)

14 Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 томах, т. 48, с. 46.

15 С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1965, с. 54.

16 Л Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 томах, т. 62, с. 240.

17 Там же, с. 272.

18 С. Л. Толстой. Очерки былого, с. 54.

19 Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями в 2-х томах, т. 1. М., "Художественная литература", 1978, с. 434.

20 Т.А.Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне, 1964, Приокское книжн. изд-во, с. 269.

21 Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, в 2-х томах, т. I, с. 450.

22 Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 томах, т. 62, с. 16.

23 Переписка Л. Н. Толстого с А. А. Толстой. СПб, 1911, с. 273

Однажды известного американского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Уильяма Фолкнера попросили назвать три лучших романа в мировой литературе, на что он, не задумываясь, ответил: «Анна Каренина», «Анна Каренина», и ещё раз «Анна Каренина».

17 апреля 1877 г. Лев Толстой завершил свой знаменитый роман «Анна Каренина», над которым работал более четырех лет. Если «Войну и мир» великий русский классик называл «книгой о прошлом», в которой описывал прекрасный и возвышенный «целостный мир», то «Анну Каренину» он называл «романом из современной жизни», где царит хаос добра и зла.

Толстой начал писать один из самых известных романов в истории русской литературы в 1873 г. Он давно уже планировал написать такую книгу, в котором опишет любовь и жизнь падшей, с точки зрения общества, женщины. Как начать роман, писатель придумал почти сразу.

В конце 1874 г. Толстой решился отдать в «Русский вестник» первые главы романа (который был ещё очень далёк от своего завершения), и теперь ему «поневоле» нужно было заниматься книгой, чтобы успевать за ежемесячным журналом. Иногда он садился за работу с удовольствием, а иногда восклицал: «Невыносимо противно» или «Моя Анна надоела мне, как горькая редька».

Вся читающая Россия сгорала от нетерпения в ожидании новых глав «Анны Карениной», однако работа над книгой шла тяжело. Только у первой части романа было десять редакций, всего же объём работы над рукописью составил 2560 листов.

Толстой сел за работу над книгой под впечатлением от прозы Пушкина. Об этом говорят и свидетельства Софьи Толстой, и собственные записи автора.

В письме литературному критику Николаю Страхову Толстой сообщал: «...Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, седьмой раз), перечел всего, не в силах был оторваться и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался: «Выстрел», «Египетские ночи», «Капитанская дочка»!!! И там есть отрывок «Гости собирались на дачу». Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через две недели».

Но через две недели роман не был готов — Толстой продолжал работать над «Анной Карениной» ещё три года.

Толстого не раз упрекали в том, что он слишком жестоко поступил с Анной, «заставив её умереть под вагоном». На что писатель отвечал: «Однажды Пушкин сказал своему приятелю: «Представь, какую штуку выкинула моя Татьяна. Она вышла замуж. Этого я от неё не ожидал». То же я могу сказать про Анну. Мои герои делают то, что они должны делать в действительной жизни, а не то, что мне хочется».

Местом действия для самоубийства Карениной Толстой избрал подмосковную железнодорожную станцию Обдираловку, и сделал это не случайно: в то время нижегородская дорога была одной из основных промышленных магистралей, по ней часто ходили тяжело груженные товарные поезда. В годы написания романа станцией пользовались в среднем 25 человек в день, а в 1939 г. она была переименована в Железнодорожную.

Внешность Анны Карениной Толстой во многом срисовал с дочери Александра Пушкина Марии Гартунг. От неё же Карениной досталась и причёска, и любимое ожерелье: «Причёска её была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивающиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу».

С наследницей великого поэта Толстой познакомился в Туле за 5 лет до написания романа. Как известно, обаятельность и остроумие выделяли Марию среди других женщин того времени, и она сразу приглянулась писателю. Однако дочь Пушкина ни под какой поезд, конечно же, не бросалась и даже пережила Толстого почти на десятилетие. Она скончалась в Москве 7 марта 1919 года в 86-летнем возрасте.

Ещё одним прототипом для Карениной послужила некая Анна Пирогова, которая в 1872 г. в окрестностях Ясной Поляны бросилась под поезд из-за несчастной любви. По воспоминаниям жены писателя Софьи Толстой, Лев Николаевич даже ездил в железнодорожные казармы, чтобы увидеть несчастную.

Кроме того, в роду Толстых было сразу две женщины, ушедших от мужей к любовникам (что в те времена было весьма редким явлением). Литературоведы уверены, что их судьбы оказали не меньшее влияние на образ и характер Карениной.

Также образ одного из главных героев романа был близок поэту Алексею Константиновичу Толстому, ради которого Софья Андреевна Бахметева ушла от своего мужа — эта история наделала в свете много шума.

В середине 1930-х годов, во время работы над юбилейным изданием сочинений Толстого, литературоведы исследовали рукописный фонд «Анны Карениной» и определили, что изначально роман начинался не со знаменитых слов «Всё смешалось в доме Облонских», а со сцены в салоне будущей княгини Тверской. Называлась эта черновая рукопись «Молодец баба», а главную героиню сначала звали Татьяной, потом Наной (Анастасией) и лишь позже она стала Анной.