Олех леонид григорьевич. Олех леонид григорьевич Олех л г история сибири

Работа выполнена при содействии
Института «Открытое общество»
(RSS OSSF, grant No.:293/1998).

Глава 3. Сбор информации (окончание)

Сиббюро ЦК РКП(б) зорко следило за исправным функционированием БС. Своим распоряжением от 15 июля 1922 г. оно обязало коммунистов, стоявших во главе перечисленных шифротелеграммой Молотова организаций, «в порядке партийной дисциплины оказывать губотделу ГПУ всемерное содействие и выполнение аккуратно всех возлагаемых на них заданий». Сибирский партийный центр требовал от секретарей губернских комитетов РКП(б) пресечь замечающееся у некоторых ответработников «отрицательное и пренебрежительное отношение к устройству секретных сотрудников на службу…». Специальные замечания по этому поводу были сделаны Алтайскому и Енисейскому губкомам. В почто-телеграмме секретаря Сиббюро ЦК. С. В. Косиора от 15 февраля 1924 г. содержалось предписание незамедлительно активизировать деятельность БС, ввиду того, что это учреждение «имеет колоссальное значение и при правильной постановке дела хорошо подобранными, ответственными старыми вполне сознательными коммунистами… значительно может облегчить работу органов ОГПУ».

Со своей стороны, и губернские комитеты, понукаемые «сверху», оказывали на нижестоящие структуры ощутимый нажим. Секретное предписание секретаря Омского губкома РКП(б) от 28 августа 1922 г. под угрозой привлечения к «строгой ответственности» обязывало всех ответработников губернии «оказывать всемерное содействие» учреждениям ГПУ в функционировании БС. Секретное циркулярное письмо Алтайского губкома РКП(б) всем укомам и райкомам от 4 марта 1924 г. требовало призвать БС к восстановлению ослабившейся работы и «принимать решительные меры к понуждению членов БС к тщательному и своевременному исполнению заданий органов ОГПУ».

Весь массив информации, устремлявшийся в канцелярии партийных комитетов из органов политической полиции, складывался из двух потоков. Первый составляли уже упомянутые ежедневные, двухнедельные и ежемесячные госинфсводки, дополняемые устными докладами руководителей ЧК/ГПУ. Материалы данной группы изначально готовились для представления в комитеты РКП(б). Более разнообразный второй поток включал в себя документы служебного пользования, переданные чекистами в парткомы по собственной инициативе или по указанию партийных функционеров. Это были копии докладов, отчетов и шифротелеграмм регионального представительства ЧК/ГПУ в центр и циркулярных писем из центра, переписка органов политической полиции по отдельным вопросам, рапорты уполномоченных и следователей об отдельных событиях, копии дневников-сводок агентов, допросов и уголовных дел, тематические обзоры за определенные периоды времени. Сиббюро ЦК РКП(б), вдобавок ко всем этим документам, получало еще и меморандумы (выдержки из частных писем и телеграмм), поставлявшиеся отделом военной цензуры, особыми отделами (ОО) губернских учреждений политической охраны и ПП ВЧК/ГПУ по Сибири.

Содержавшаяся в этих мощных потоках информация была чрезвычайно обширна и многоаспектна. Она отражала практически все сферы общественной жизни: Скрупулезность и обстоятельность многих донесений заставляет предполагать, что уже в первой половине 1920-х гг. агентурная сеть ЧК/ГПУ пронизывала все поры советского общества. Концы этой сети находились в руках партийной олигархии.

Все вышеизложенное свидетельствует о том, что партийная элита надежно контролировала органы ЧК/ГПУ и могла использовать их силу по своему усмотрению. Текущее партийное руководство, несомненно, являлось фактором усиления мощи карательного аппарата, поскольку позволяло быстро концентрировать материальные и людские ресурсы на наиболее важных для правящего меньшинства направлениях, максимально высвобождая потенциал репрессивной машины. Но, с другой стороны, постоянное вмешательство партийных функционеров становилось и причиной ослабления и упадка чекистской работы, так как оно зачастую строилось на амбициозности и некомпетентности сотрудников партийного аппарата.

Чрезмерная опека со стороны парткомитетов мешала устойчивому течению оперативно-технической деятельности политической полиции. Начальствующие чекисты неоднократно обращались с жалобами в вышестоящие партийные инстанции на нижестоящие. Много жалоб поступало в губкомы, и те принимали соответствующие меры. Так, Томский губком в ноябре 1920 г. разъяснил укомам, что они имеют право контролировать только политическую сторону работы политбюро, но никак не техническую. Такие же указания давал и Енисейский губком в мае 1923 г..

Однако, сам принцип партийного доминирования в государственном управлении препятствовал попыткам комитетов РКП(б) выйти из межведомственного лабиринта. Всякий раз после некоторого отстранения от рычагов, приводящих в движение всю систему политической охраны, партийная олигархия еще плотнее охватывала структуры ЧК/ГПУ. Тот же Енисейский губком на заседании своего президиума 28 ноября 1922 г. исключил из РКП(б) уполномоченного ГО ГПУ по Ачинскому уезду К. И. Хохлова за то, что тот, «вместо того, чтобы вести контактную работу, держал себя вызывающе по отношению к укому РКП, уисполкому, систематически не выполнял распоряжений укома, противопоставляя каждый раз свое личное мнение, благодаря чему оказался изолированным от руководящих парт(ийных(и советских органов». Вдобавок уездный уполномоченный был уличен в пьянстве, самоснабжении и нанесении личного оскорбления секретарю укома Позднякову и члену укома Сизых. Исключенный из партии К. И. Хохлов подал на апелляцию в Сиббюро ЦК, но оно 6 сентября 1923 г. подтвердило решение Енисейского губкома.

Еще раньше, в декабре 1921 г., президиум губкома сурово наказал начальника отделения линейной транспортной (ОЛТ) ЧК ст. Красноярск Буйволова. Когда выяснилось, что в подведомственном ему учреждении заметно нежелание сотрудников подчиняться постановлениям 2-го райкома, и более того - со 2 декабря установлена слежка (!) за деятельностью президиума губернского комитета РКП(б) «на предмет установления, какие секретные собрания бывают в губкоме», и без ведома секретаря губкома проводятся допросы работников его аппарата, - было решено: сместить Буйволова с должности начальника ОЛТ ЧК, подвергнуть аресту и произвести тщательное расследование. Возможно, в прямой связи с этим случаем тогда же, в декабре 1921 г., по всем полномочным представительствам ВЧК, губернским ЧК и особым отделам была распространена циркулярная телеграмма за подписями зампреда ВЧК. И. С. Уншлихта, начальника Секретно-оперативного управления ВЧК. В. Р. Менжинского и начальника Административно-организационного управления ВЧК Реденса, категорически воспрещавшая всякую слежку за ответственными партработниками губернского, областного и всероссийского масштаба. «Виновные в нарушении этого приказа, - подчеркивалось в телеграмме, - будут строго караться…».

Иркутский губком изгнал из партии заместителя заведующего политбюро в Киренске Кондаранцева, который, как было сказано в постановлении, не уяснил «в достаточной степени… значение парторганов». Строгость партийной элиты в отношении сотрудников ЧК/ГПУ, обнаруживших хотя бы тень неуважения к партруководству, порой выходила за разумные рамки. В январе 1923 г. Кузнецкий уком РКП(б) объявил строгий выговор за «нетактичное поведение» и потребовал немедленного удаления из уезда уполномоченного ГО ГПУ Рунге только за то, что тот, приглашенный на заседание президиума укома, не захотел ждать за дверью комнаты президиума вызова с докладом, а самовольно покинул помещение уездного комитета. Беспощадное лишение партбилетов, всевозможные партвзыскания, налагаемые на чекистов, нарушивших субординацию между аппаратом РКП(б) и ЧК/ГПУ, служило хорошим уроком для сотрудников политической полиции, склонных к независимости.

Состояние шаткого равновесия между партийным и чекистским ведомствами при бесспорном приоритете первого иногда нарушалось ввиду того, что процесс институционализации советской политической системы в 1920-е гг. еще не завершился. Можно было бы выделить два вида резких отклонений от того, что в рассматриваемый период понималось под «нормой». Одним из них было соперничество между партийными и советскими ответработниками, как массовое, общераспространенное явление. За этой повсеместной борьбой за передел сфер влияния прочно закрепился неопределенный термин «склока». В силу своего особого положения в государственном аппарате и общественной жизни страны, органы политической полиции активно втягивались в отмеченное противоборство, иногда даже возглавляя и инициируя его. Наиболее ярким примером такой «оппозиции» со стороны ЧК/ГПУ по отношению к главенствующей роли партии является дело председателя Енисейской губернской чрезвычайной комиссии В. И. Вильдгрубе и его заместителя Д. М. Иванова.

Как следует из материалов дела, трения между губернским комитетом РКП(б) и губЧК возникли весной 1920 г. По свидетельству члена президиума губкома Дубровинской, вина руководителей чрезвычайной комиссии заключалась в их полной оторванности от парткома, которая «лишала партком возможности влиять как [на пл]ан работы[,] так и на внутренние распорядки и состав ответственных сот[рудни]ков губчека». Вдобавок в апреле 1920 г. Вильдгрубе подал докладную записку в президиум ВЧК в Москве, где характеризовал Енисейское губбюро РКП(б) как «группу соглашателей», якобы призывавших в период колчаковской диктатуры к примирению с белым режимом, а также как беспомощных администраторов, не способных навести порядок в Красноярске. Губбюро вынуждено было спешно командировать в ЦК РКП(б) своего эмиссара Каплинского с заявлением, опровергающим измышления Вильдгрубе. Заместитель председателя губЧК Иванов, главный зачинщик конфликта, со своей стороны допускал прямые оскорбления и угрозы в адрес партийных руководителей губернии. «…Теперь, - однажды заявил он, - я начну подбирать ключи к этому губбюро и уже без всякой жалости расшифрую его». Крайне низкими, по отзывам партработников, были и моральные качества Вильдгрубе и Иванова. «Атмосфера чека, - сообщал 16 июня 1920 г. в Сиббюро ЦК РКП(б) и Сибревком побывавший в Красноярске с инспекцией член Сибревкома Соколов, - переполнена грубостью, цинизмом, кровью, предательством, пьянством и развратом».

Терпение Енисейского губкома, наконец, иссякло. 18 июня 1920 г. Вильдгрубе и Иванов постановлением следственной комиссии по ревизии положения дел в губЧК были арестованы. Им предъявлялось обвинение в злоупотреблении по должности. Однако уже через день, 20 июня, оба чекиста по требованию шефа Полномочного представительства ВЧК по Сибири И. П. Павлуновского были выпущены из-под стражи и под расписку отправлены в Омск, где находилась штаб-квартира сибирских руководящих центров. По настоянию Енисейского губкома Сибирское бюро ЦК РКП(б) приняло к рассмотрению дело Вильдгрубе и Иванова, но направило его на заключение к непосредственному начальнику провинившихся, то есть к тому же Павлуновскому. 20 июля он сообщил Сиббюро, что не обнаружил в переданных ему материалах состава преступления, а, напротив, установил полную необоснованность и произвольность ареста ответственных сотрудников губЧК. Инцидент был замят, а его виновники высланы в распоряжение ЦК РКП(б).

Другой примечательный сюжет подобного же рода можно обнаружить в истории Томской организации РКП(б). Затяжная борьба внутри президиума губкома между его большинством и меньшинством вобрала в свою орбиту председателя губЧК Чудновского, причем на сторону меньшинства, возглавлявшегося поочередно сменявшими друг друга на посту председателя губисполкома Познанским и Перимовым. В первой половине мая 1920 г. сначала президиум (в лице большинства), а затем пленум Томского губернского комитета РКП(б) вынесли постановление об отзыве Чудновского из губЧК «как не проявившего должной активности и не имеющего определенной линии поведения»(?). Эту точку зрения отстаивал секретарь губкома В. М. Похлебкин, вызванный в Сиббюро ЦК РКП(б) для объяснений. Позднее, в декабре 1920 г., жертвой конфликта стал заместитель Чудновского, заведующий секретно-оперативным отделом губЧК Б. А. Бак. В вину ему было вменено «попустительство спекулятивным элементам». Учитывая остроту конфликта, Сибирское бюро сочло за лучшее санкционировать отзыв Чудновского (Бак был отозван, вероятно, во второй половине 1921 г.) и поручило Павлуновскому в срочном порядке выслать в Томск обновленную коллегию губЧК во главе с новым председателем.

В начале 1922 г. председатель Омской чрезвычайной комиссии (с февраля того же года - начальник губотдела (ГО) ГПУ) В. Ф. Тиунов возглавил группировку ответработников, которая вела борьбу против президиума губкома. 6 марта президиум, заслушав сообщение о «подрывной» работе руководителя «чрезвычайки», постановил передать дело Тиунова в контрольную комиссию и одновременно возбудить перед Сиббюро ЦК РКП(б) ходатайство об устранении лидера «оппозиции» из Омска. Только роспуск решением ЦК РКП(б) президиума Омского губкома в мае 1922 г. помешал осуществлению этого намерения.

Судьба начальника Енисейского ГО ГПУ. А. А. Денисова сложилась менее удачно. Он, как и его коллеги, оказался вовлечен в сведение счетов между двумя кликами партийных и советских чиновников, и в итоге лишился своей должности в июле 1923 г. Единственной видимой причиной удаления Денисова из Красноярска Сибирским бюро ЦК РКП(б) явилось стремление Сибпартцентра «поставить на место» склонный к «сепаратизму» Енисейский губком. Такой «порядок несогласованных перемещений работников…, - тщетно протестовал секретарь губернского комитета Р. Я. Кисис, - ведет к подрыву авторитета самого губкома в организации».

Другой «аномалией» межведомственных отношений, по логике вещей все более превращавшейся в общую тенденцию, было глубокое, вне всяких ограничений, сращивание партийной и чекистской номенклатуры с последующей трансформацией в неприкрытую автократию функционеров РКП(б). Используя аппарат карательных органов в корыстных интересах, секретари партийных комитетов могли водворять угодные им порядки на территории целых уездов. Занявший пост секретаря Кузнецкого укома РКП(б) в июле 1922 г. Ф. И. Травников сколотил вокруг себя кружок единомышленников, куда вошли начальник милиции К. М. Рогов и заместитель председателя уисполкома, он же заведующий отделом управления М. И. Осипов. Эта тройка установила диктатуру над всей Кузнецкой организацией РКП(б) и уездом. Сложилась система гонений на тех, кто был опасен в смысле возможности раскрытия творившихся здесь беззаконий. Когда начальник уголовного розыска Кочетов попытался передать в Томск материал по обвинению уездных работников в должностных преступлениях, этот материал при помощи сотрудников ГПУ был перехвачен, передан Травникову, и в результате уком РКП(б) вынес Кочетову строгий выговор за «склочничество». Таким же образом было сфабриковано дело на следователя Епрева, обнаружившего злоупотребления самого секретаря уездного парткомитета. Епрев стараниями Травникова был смещен с должности и отправлен в Томск. Секретарский произвол приобрел такие вопиющие масштабы, что Томский губком РКП(б) в конце концов исключил Травникова и Рогова из партии навсегда, а Осипова - на один год.

Случай с членом правления профсоюза в Калачинске А. И. Дмитриевым мало чем отличается от ситуации, описанной выше. Его ссора с ответственным работником (председателем уездного исполкома) немедленно повлекла за собой вызов на допрос в политбюро и предъявление обвинения в контрреволюционности. «Это ужас, - восклицал Дмитриев в письме в ЦК Всероссийского союза совработников, - даже страшно становится думать, когда за всю работу тебя тянут к ответу в политбюро, а там сидят и сознательно спрашивают не то, как это было со мной и моими товарищами, все это веет страшным ужасом. Ради всего дайте Вашу помощь, мы молим Вас, товарищи москвичи, помогите, пришлите кого-нибудь, заставьте все это расследовать. Берет отчаяние. Может и это мое письмо тоже контрреволюция, тогда что же остается делать, задохнуться только в веревке, чтобы не видеть этого равнодушия, застоя и беспомощности кругом».

Методы, применявшиеся против неугодных уездным секретарям и их присным лиц, наглядно изображены в заявлении начальника политотдела 4-й бригады РККА. Л. А. Бакуева в парткомиссию Западно-Сибирского военного округа от 2 декабря 1922 г. В момент, когда отношения между Бийским укомом РКП(б) и политорганами бригады достигли максимальной враждебности, Бакуев и его заместитель, военком Евсеев, были приглашены уездным уполномоченным ГО ГПУ Сысоевым к нему на квартиру для переговоров «по весьма секретному делу». Дальнейшее Бакуев описывал следующим образом: «тов. Сысоев в разговоре наедине указал, что в данный момент в гор. Бийске есть очень много всякой нэповской и прежней эсеровской сволочи, к которой формально никак не придерешься, что изданный Соввластью кодекс уголовного закона дает право безнаказанно существовать тем элементам, которые в 18–20 г. были всегдашними квартирантами подвалов ЧК, что, находясь формально под охраной закона, вся эта сволочь ведет свою преступную работу и нарушает совпорядок. Не имея открыть разрешенных способов борьбы с этими подлецами путем террора, подвала, принудработ и проч., приходится прибегать к скрытому красному террору, стимулируя этот террор всяческими способами. Так как у нас с военкомбригом Евсеевым он, Сысоев, подметил недовольство политикой местных органов власти, то, считая нас достаточно смелыми, решительными и выдержанными, он поэтому и предлагает взять нам на себя организацию этого красного бандитизма. Узнавши из дальнейшего разговора с т. Сысоевым, что на этот счет нет абсолютно никаких директив ни ЦК, ни ГПУ, ни даже Алтгуботдела ГПУ или Алтгубкома РКП, и что предложение тов. Сысоева есть его личная инициатива, мы с военкомбригом решительно отклонили предложение, отказавшись даже разговаривать на эту тему». Тов. Сысоев, делал резонный вывод Бакуев, «попытался на всякий случай, выражаясь мягко, сделать под нас „подкоп“, чтобы при случае использовать результаты этого подкопа как материал».

В свете отмеченного ранее совершенно неубедительно звучит излюбленный тезис советской историографии и официальной пропаганды послесталинской эпохи о том, что до середины 1920-х гг. партия держала органы госбезопасности под твердым контролем, а в 1930-е гг. этот контроль был подменен единоличной властью Сталина. На самом деле, как показывают приведенные факты, не широкие слои партии и даже не выборные распорядительные партийные органы, а узкие олигархические группы - президиумы (бюро) и «рабочие тройки» (секретариаты) комитетов РКП(б) являлись истинными хозяевами в органах ЧК/ГПУ. Рядовые коммунисты, не только трудившиеся вне учреждений политической полиции, но даже и находившиеся в них на службе, не обладали никаким ощутимым влиянием на течение дел в репрессивном аппарате.

Как нельзя лучше эта ситуация прослеживается на остром конфликте, который возник в начале 1920 г. между коллегией и комячейкой Омской губЧК. Суть конфликта была изложена на общем собрании ячейки 3 февраля 1920 г. Председатель собрания Пинхасик с самого начала заявил, что коллегия часто поступает не так, как надо, а так, как хотят отдельные руководящие лица. В выступлениях членов бюро ячейки звучали обвинения руководства Омской ЧК в том, что оно не считается с мнением партколлектива, не отпускает больных в отпуска для лечения, приказным порядком увеличило рабочий день, занимается высылкой недовольных работников, испытывает сочувствие к контрреволюционерам, что видно из состояния дел в секретно-оперативном отделе ЧК и т.д. На следующий после собрания день, 4 февраля, члены коллегии С. Г. Уралов, И. Я. Шимановский и другие обратились в Сибревком с секретным рапортом. «Коллегия, - говорилось в рапорте, - считает невозможной дальнейшую совместную работу с настоящим составом бюро и, находя обвинения, выставленные общим собранием ячейки против коллегии совершенно не основательными, считает необходимым привлечение бюро ячейки и председателя собрания 3 февраля тов. Пинхасика… к ответственности»: 1)за клевету, 2)за деморализацию сотрудников Омской губЧК и бойцов 208-го отдельного стрелкового батальона; 3)за вмешательство в секретно-следственные дела комиссии и разглашение их на общих собраниях, а также за нарушение распорядка коллегии Омской губЧК. В заключение руководители чрезвычайной комиссии, квалифицируя действия бюро ячейки, как «политические преступления», просили Сибирский революционный комитет «для предотвращения повторения подобных случаев» предоставить коллегии губЧК в решении внутренних вопросов «больше самостоятельности».

В ответ на рапорт представитель Сибревкома (его имя, к сожалению, не удалось установить), с ведома Сиббюро ЦК РКП(б), дал следующее разъяснение: «бюро ячеек губчека, а тем более отдельные его члены не могут и не имеют права вмешиваться в распоряжения и работу губчека и ее отделов. Всякие упущения и неправильности со стороны ли коллегии губчека или со стороны отдельных ее членов должны быть немедленно доведены кем бы то ни было официальным путем в высшие инстанции. Если бюро ячеек в целом или отдельные его члены совершили поступки, караемые законом, то, разумеется, они и должны за это отвечать пред ревтрибуналом и в этих случаях губчека как их ближайшее начальство обязано оформить дело и дать ему соответствующее направление».

Прозрачный намек, содержавшийся в ответе Сибревкома, был понят и принят к сведению коллегией ЧК. Был арестован и 16 марта 1920 г. судим трибуналом (после почти полуторамесячного пребывания в тюремной камере) по обвинению в неисполнении боевого приказа секретарь бюро ячейки А. Я. Кляров. Трибунал приговорил его к условному лишению свободы на один год без права занятия ответственных постов также в течение одного года, вернув затем осужденного на работу в ЧК («точно утерянную вещь», как заметил потом сам Кляров). «Я убедительно прошу Областное Бюро, - писал бывший секретарь ячейки Омской губЧК в заявлении от 18 марта, - в связи с создавшимся положением откомандировать меня из пределов Сибири», так как «при таких условиях моя работа здесь совершенно невозможна» и, кроме того, «я ничуть не уверен в том, что (,(отправленный обратно в Чека, не буду через короткое время коллегией Чека предан суду». Сиббюро ЦК РКП(б) рукой одного из своих членов (подпись неразборчива) начертало резолюцию на тексте заявления Клярова: «На усмотрение ЧК». Впрочем, скоро, словно спохватившись, партчиновники отозвали опального партийца в свое распоряжение.

Пинхасика, председательствовавшего на злополучном собрании ячейки Омской губЧК 3 февраля 1920 г., уволили со службы без объяснения причин. Его отказались принять на другую работу, повсюду распространялись слухи о нем, как о нелояльном коммунисте и дезорганизаторе. На общем собрании 2-го района Омской организации РКП(б), при выборах райкома, кандидатура Пинхасика от имени Сиббюро была снята с голосования с той мотивировкой, что Пинхасик «разложил ячейку Омгубчека». Он несколько раз обращался к тогдашнему секретарю Сиббюро ЦК РКП(б) Гончаровой с просьбой о переводе в другой город, но все обращения остались безрезультатны. 17 марта 1920 г. Пинхасик вновь ходатайствовал об откомандировании его, на сей раз уже за пределы Сибири.

Мы можем сослаться на еще один известный нам случай, когда чекистская партийная ячейка, вмешавшись в деятельность своего ведомства, получила отпор со стороны вышестоящих структур РКП(б). Речь идет о протесте, выраженном членами ячейки Кабанского уездного политбюро в связи с назначением на должность заведующего политбюро некоего Баранова. Президиум Иркутского губкома РКП(б), 15 августа 1921 г., обсудив этот инцидент, предложил Кабанскому укому «призвать к порядку комячейку уполитбюро за непосредственное сношение с губкомом» и вместе с тем «усилить политработу ячейки».

Примечания:

1. ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.151, л.19, 21, 22.
2. Там же. Ф.85, оп.1, д.1, л.11.
3. Там же. Ф.1, оп.2, д.192, л.71; д.488, л.49
4. Там же. Д.488, л.132.
5. Там же. Л.413.
6. ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.1, л.88.
7. Там же. Ф.1, оп.2, д.106, л.54.
8. Там же. Д.309, л.233.
9. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.378, л.24.
10. Там же. Д.312, л.76.
11. Там же. Д.276, л.37.
12. Там же. Л.74–75.
13. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.276, л.69.
14. Там же. Ф.13, оп.1, д.589, л.95.
15. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т.40. С.51, 121.
16. Там же. Т.54. С.265–266.
17. Бруэ П. Троцкий: Главы из книги // ЭКО. 1989. N11. С.158.
18. Письмо Л. Д. Троцкого членам ЦК и ЦКК РКП(б) 8 октября 1923 г. // Известия ЦК КПСС. 1990. N5. С.165.
19. Член ЦКК. С. И. Гусев на XIV съезде ВКП(б) во всеуслышание заявил: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т.е. смотреть и доносить… Я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства» XIV съезд ВКП(б): Стеногр. отчет. М.-Л., 1926. С.601.
20. См.: Л. Д. Троцкий защищается // Вопросы истории КПСС. 1990. N5. С.43.
21. ГААК. Ф.2, оп.1, д.166, л.102.
22. См. напр.: ГАНО-П. Ф.10, оп.1, д.191, л.53; ф.36, оп.1, д.175, л.38; ООЦДНИ. Ф.427, оп.1, д.25, л.15.
23. Там же. Ф.1, оп.2, д.309, л.298.
24. Ленинец: Бюллетень Омского губкома РКП(б). 1924. N6–7. С.40.
25. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.85, л.17.
26. ГААК, Ф.2, оп.1, д.166, л.51–52.
27. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.361, л.184–186.
28. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.24, л.27–28.
29. КЦХИДНИ. Ф.1, оп.1, д.136, л.139.
30. ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.111, д.53.
31. Там же. Д.114, л.20.
32. Там же. Д.324, л.29.
33. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.267, л.51.
34. Там же. Д.359, л.72.
35. ГАНО-П. Ф.16, оп.1, д.2, л.7; ф.123, оп.1, д.3, л.15; ф.125, оп.1, д.2, л.55; ИЦДНИ. Ф.230, оп.1, д.4, л.66; КЦХИДНИ. Ф.4, оп.1, д.289, л.14; ф.5, оп.1, д.117, л.48; ЦДНИТО. Ф.1, оп.1, д.473, л.53–54.
36. ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.132, л.52; КЦХИДНИ. Ф.5, оп.1, д.117, л.48; ООЦДНИ. Ф.1390, оп.2, д.1, л.16.
37. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.139, л.86.
38. ГАНО-П. Ф.122, оп.1, д.41, л.21.
39. Там же. Ф.10, оп.1, д.41, л.135.
40. ГАНО-П. Ф.122, оп.1, д.5, л.7.
41. Там же. Ф.10, оп.1, д.64, л.90.
42. ИЦДНИ. Ф.230, оп.1, д.4, л.45, 49, 55.
43. ГАНО-П. Ф.139, оп.1, д.3, л.23, 24.
44. ГАНО-П. Ф.10, оп1, д.118, л.24.
45. Там же. Оп.1, д.111, л.121; д.275. л.12; д.382, л.52; д.403, л.98; оп.2, д.193, л.86: ф.10, оп.1, д.340, л.5; ф.14, оп.1, д.99, л.39; ГААК. Ф.2, оп.2, д.6, л.26; д.32, л.5; оп.3, д.58, л.5; ООЦДНИ. Ф.1390, оп.2, д.1, л.16; ЦДНИТО. Ф.4, оп.1, д.6, л.188.
46. ГАНО-П. Ф.1, оп.3, д.21, л.10.
47. Там же. Д.19, л.126–127.
48. См.: Там же. Оп.2, д.309, л.2.
49. РЦХИДНИ. Ф.17, оп.84, д.227, л.69.
50. См.: ГАНО. Ф.Р-1, оп.2а, д.31, л.177–181; д.34, л.3–8; ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.304, л.50; д.372, л.94–98, 271–273 и т.д.
51. ГАНО-П. Ф.125, оп.1, д.2, л.55.
52. ЦДНИТО. Ф.4, оп.1, д.31, л.16; ф.10, оп.1, д.2, л.34; ф.3902, оп.1, д.2, л.34.
53. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.108, л.2.
54. Там же. Оп.1, д.637, л.48.
55. РЦХИДНИ. Ф.17, оп.84, д.393, л.188; ф.76, оп.3, д.49, л.92, 93.
56. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.329, л.9, 11, 14, 16, 17, 22, 24, 26; ГААК. Ф.2, оп.4, д.35, л.30–32; ООЦДНИ. Ф.10, оп.1, д.228, л.1.
57. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.329, л.12, 18.
58. Там же. Д.161, л.105.
59. Там же. Д.312, л.62.
60. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.312, л.62; д.361, л.184–186.
61. Там же. Ф.10, оп.1, д.805, л.14.
62. ООЦДНИ. Ф.1, оп.4, д.43, л.363.
63. ГААК. Ф.2, оп.5, д.20, л.8.
64. См. напр.: РЦХИДНИ. Ф.17, оп.66, д.61, л.2–34; оп.68, д.630, л.62–70; оп.84, д.227, л.1–4, 9, 16, 17 и др.; д.231, л.1–39; д.269, л.1–37; д.271, л.1–142; д.272, л.1–116; д.296, л.1–172; д.397, л.4, 11, 71; д.468, л.2 и т.д.
65. Там же. Д.53, л.1, 6, 12, 16; д.203, л.28, 29; д.372, л.11–12, 82–83. Меморандумами снабжались и некоторые губкомы (См.: ГААК. Ф.2, оп.1, д.64а, л.23–24).
66. ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.84, л.13; оп.2, д.276, л.37.
67. Там же. Оп.1, д.467, л.153–154; оп.3, д.41, л.157, 161.
68. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.138, л.75.
69. РЦХИДНИ. Ф.17, оп.84, д.227, л.67.
70. ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.296, л.229.
71. Там же. Оп.2, д.359, л.127.
72. Первая публикация 7 документов, относящихся к «делу Вильдгрубе», была предпринята новосибирским историком В. И. Шишкиным в 1994 г. - См.: Шишкин В. И. Енисейская губернская чека в 1920 г.: дела и нравы // Гуманитарные науки в Сибири. 1994. N2. С.47–54.
73. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.83, л.6.
74. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.412, л.11, 39, 42–43.
75. Там же. Д.83, л.8–9.
76. Там же. Д.412, л.13, 23, 27–28.
77. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.412, л.4–5, 34–36.
78. Там же. Оп.1, д.85, л.72.
79. Там же. Оп.1, д.84, л.1, 4; оп.2, д.32, л.38; д.58, л.78; оп.3, д.22, л.40, 54.
80. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.133, л.152. См. подробнее: Олех Г. Л. «Омское дело» 1922 г.: Хроника и смысл событий // Из истории общественных организаций Сибири. Межвуз. сб. науч. тр. Новосибирск: НГУ, 1993. С.145–157.
81. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.310, л.118; д.312, л.81–83, 87, 90–91.
82. Там же. Д.312, л.82.
83. Вероятно, о диктатуре, подобной кузнецкой, сообщал в августе 1921 г. в Сиббюро ЦК РКП(б) коммунист М. С. Мирошниченко. «…У нас здесь до сего времени, - писал он, - только кумовство, а ничто иное, и отчасти и карьеризм молодых выскочек и гастролеров, которым сказать партийную истину было нельзя, потому что было связано с риском попасть в подвал чека как контрреволюционеру».- ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.229, л.1.
84. Там же. Д.387, л.36, 38; оп.3, д.44, л.32–33.
85. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.162, л.22–23.
86. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.454, л.2.
87. См. напр.: «Предисловие» д.и.н., проф. А. С. Велидова ко 2-му изданию «Красной книги ВЧК». М.: Политиздат, 1989. Т.1. С.16–17.
88. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.85, л.3–4.
89. Там же. Л.5.
90. ГАНО-П. Ф.1, оп.2, д.429, л.1–2.
91. Там же. Оп.1, д.840, л.50.
92. Там же. Оп.2, д.437, л.1–2.
93. ГАНО-П. Ф.1, оп.1, д.296, л.1.

Похоже, что вынесенная в заголовок русская поговорка – об одной из книг новосибирского профессора, доктора философии Л. Г. Олеха . Книга под названием «История Сибири» имеет подзаголовок «Учебное пособие» и предназначается для студентов «неисторических специальностей», то есть будущим экономистам, социологам, правоведам... Впервые она была издана в 2001 г. и сразу подверглась резкой критике со стороны специалистов по истории региона. Доктор исторических наук, профессор М. В. Шиловский свою рецензию завершил такими словами: «С большим уважением относясь к научным заслугам Л. Олеха, следует признать, что его учебное пособие по истории Сибири не отвечает элементарным стандартам, предъявляемым к изданиям подобного рода. Мы имеем дело с явным браком…» . Сугубо критическую рецензию написал тогда и автор этих строк, под ней подписались также коллеги по научному и преподавательскому цеху – кандидаты наук, доценты В. И. Баяндин и О. Н. Катионов, тот же М. В. Шиловский .

Казалось бы, вывод для издающих организаций должен быть однозначен: признать публикацию непригодного к использованию пособия ошибкой и попытаться минимизировать ее последствия. Однако профессор Олех – весьма предприимчивый человек: через несколько лет вышло второе издание книги , причем принципиальные недостатки первого издания в нем сохранились. Сегодня распространяется через Интернет и электронная версия «Истории Сибири». Бракованное пособие иные вузовские преподаватели (и школьные учителя) до сих пор используют в учебном процессе – либо за неимением доброкачественного учебного пособия по истории Сибири для высшей школы, либо по недоразумению. Поэтому мне хотелось бы сейчас напомнить о тех претензиях к книге Л. Г. Олеха, которые были высказаны уже 12 лет назад и до сих пор не потеряли своей актуальности.

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с книгой новосибирского профессора людям, знакомым с историей Сибири не понаслышке, – обилие в ней прямого вымысла: неправильных датировок, искаженных фактов, абсурдных определений. Вот только некоторые из профессорских выдумок. Сибирское ханство, занимавшее, как известно, только часть нынешней Западной Сибири, было якобы завоевано русскими «в XVI и следующем веках» (с. 5). Вся же Сибирь была «окончательно присоединена» к России в 1598 году, то есть в конце XVI века (с. 51). Две процитированные фразы одновременно противоречат и друг другу, и фактам истории. Пойдем дальше. В 1660-х годах «завершилось присоединение к России» Приамурья (с. 62). Кто-то может спросить, зачем тогда нужно было через двести лет, в 1860 году, заключать Пекинский договор с Китаем. А оказывается, в соответствии с этим договором в состав Российской империи вошло Нижнее Приангарье (с. 124). Московско-Сибирский тракт у Олеха прокладывается не в XVIII столетии, а на целый век позже (с. 125). Все считали, что либерально-демократические газеты «Сибирь», «Сибирская газета», «Восточное обозрение» по разным причинам закрылись задолго до советской власти. Ан нет, они «существовали до 1917 года» (с. 195). Автору учебного пособия кажется, что в 1917–1922 годах Сибирь развивалась в составе Советской России (с. 205). Как это согласуется с тем, что в период с 1918 по 1920 год советской власти в нашем крае не было, профессор придумает позже.

А вот это нафантазировано уже сейчас. Оказывается, Сибирь отличает от Европейской России, в частности, полиэтнический и поликонфессиональный состав населения (с. 163). На самом же деле Сибирь – регион России, в котором люди русские и ориентирующиеся на православные по происхождению культурные стандарты имеют наибольшую долю в населении. Да что там Сибирь! Автор стремится мыслить масштабно, называет себя «историком-землянином». И вот что получилось: по марксистской концепции, социалистическая революция «призвана разрешить противоречия между феодальным укладом хозяйства и формирующимся капитализмом, который скован в своем развитии путами феодализма» (с. 202). Все раньше думали, что такую задачу, по Марксу, призвана решать буржуазная революция! А знаете, что теперь надо называть социализмом, и именно социализмом, не чем-нибудь еще? Цитируем: «Социализм – это приоритет духовного начала (культуры) над техническим и технологическим (цивилизацией) и узко понимаемым экономическим. Социализм – это господство человека над самим собой, а не над внешней природой, возвышение подлинно человеческого, гуманного в человеке» (с. 213). Нет, всё же определение про советскую власть плюс электрификацию выглядело более складно, ближе к историческим реалиям!

О «складности» письма нужно поговорить подробнее. О логичности изложения, последовательности и внутренней непротиворечивости, которые необходимы тексту учебного пособия. С этим в книге Олеха гораздо хуже, чем с фактическими и теоретическими выдумками. Читатель вправе ожидать от автора хотя бы четкого выделения хронологических этапов региональной истории, но не тут-то было. Первый период истории Сибири – конец XVI века, «второй и третий – это начало и первая четверть XVII столетия, время становления и развития феодализма. Затем следуют период проникновения капитализма, периоды модернизации в XX в. и постмодернизации в конце II тысячелетия». Это первый абзац предисловия, и уже здесь студенту придется изрядно поломать голову. Время становления и развития феодализма – это начало и первая четверть XVII столетия, или это потом? Чем начало столетия отличается от его первой четверти? Период проникновения капитализма – это когда, с какого года или века по какой? Конец тысячелетия разве наступил не в ХХ веке? А если в ХХ, то как хронологически разграничиваются два последних периода? Впрочем, студент посмотрит оглавление и успокоится: профессор и сам не смог разгадать свои головоломки, при выделении глав решил разбить досоветскую историю просто по столетиям, а советскую и далее – как бог на душу положит.

В книге множество неоправданных хронологических и тематических перебивок, возвращений к пройденному. Некоторые катаклизмы мысли потрясают: дошли уже до пресловутого «культа личности Сталина», и – опять про Разбойный приказ в XVI веке, про Меншикова да Радищева. Возникновение города Новониколаевска в 1890-х годах представлено на стр. 132 как одна из причин создания Томского университета, открытого еще в предшествующем десятилетии!

Приведем некоторые примеры вопиющих противоречий в тексте. Вот два соседних, но взаимоисключающих предложения на стр. 78: «Огромные территории не были вовлечены в хозяйственный оборот, не имели конкретных хозяев, ждали людей, которые бы могли и хотели их освоить. Земля – мать всякого богатства и труд – его отец – достаточно гармонично сочетались в Сибири». Написано: «До начала XVIII в. в Сибири не было школ, детей, и юношество учили частные учителя» (с. 103). А через две страницы – о том, что цифирная школа в Тобольске открылась в первой четверти XVII века. На стр. 108 сообщается, что Ф. И. Соймонов занимал пост сибирского губернатора в 1757–1762 гг. И тут же – что императрица Елизавета Петровна не допускала его к государственной службе (напомним, что двадцатилетнее правление Елизаветы закончилось в 1761 году). Олех категорически не согласен с измышлениями о неполноценности коренных народов Сибири, их фатальной неисторичности. И как, вы думаете, он опровергает такие бредни? Цитируем: «На самом же деле народы Севера и Востока и в середине XIX в. еще не продвинулись далее патриархально-родовых отношений, не преодолели полудикости, а временами и настоящей дикости» (с. 117). Ничего себе опровержение!

Высказывания Л. Г. Олеха бывают настолько оригинальными по конструкции и смыслу, что заслуживают специальных призов. Вот только с нескольких соседних страниц: «Гром огнестрельного оружия, разящая на большом расстоянии сила пуль и снарядов показывали преимущество российской военной культуры над сибирской» (с. 48). «Она (Россия) являла собой смесь восточных нравов, принесенных славянами в Европу и подновленных долговременной связью с монголами, – византийских, заимствованных россиянами вместе с христианской верой, и германских, идущих от варягов» (с. 56). «По мере развития в Сибири пространства для осужденных, в семьи все больше вовлекаются ссыльнопоселенцы» (с. 58). Стремление автора сказать «понаучнее» проявилось в тексте множеством неуклюжих словосочетаний: «продуктивность самодержавного начала», «формирование в сельском хозяйстве крепких тружеников земли», «культура в смыслах, сопряженных с историческим исследованием», «формы расширения государственной сибирской территории» и т. п.

Все указанные пороки текста видны, что называется, невооруженным глазом, лежат на поверхности и настолько портят впечатление от книги, что отбивают охоту углубляться в ее анализ. И все же попытаемся вникнуть в методологический и научно-теоретический замысел автора, оценить педагогико-методическое оснащение учебного пособия.

Несколько разделов введения и потом еще целая глава посвящены путаному и явно избыточному изложению методологических проблем изучения истории вообще, истории России и Сибири, в частности. Но автор так и не разъяснил особенности той своей собственной (или, что вполне допустимо в таких случаях, у кого-то позаимствованной) теоретической позиции, с которой он в данном пособии описывает и объясняет региональную историю. Приходится только догадываться, что здесь своеобразным образом совмещаются формационный и цивилизационный подходы. Своеобразность этого «совмещения» состоит в том, что оба подхода на самом деле не состыкованы, не синтезированы, не переосмыслены в контексте совместного использования. Дан образец теоретической эклектики. По страницам книги гуляют, с одной стороны, «первобытнообщинные отношения» и «феодальный уклад хозяйства», «капитализм», «государственный социализм», а с другой стороны – никак с ними понятийно не согласованные «традиционная цивилизация», «модернизационные процессы», «постиндустриальное пространство» и «информационная цивилизация». Там, где эти две волны сталкиваются или расходятся, образуются зоны понятийных катастроф. Например, в книге невозможно найти внятной характеристики места коренных народов Сибири, их культуры в истории. Плохо, что они постоянно «отставали в своем историческом развитии», или молодцы, что стремились сохранить свою самобытную древнюю цивилизацию? Сначала говорится о том, что при советской власти вопреки тем, кто злонамеренно пытался сохранить в неприкосновенности патриархальный уклад жизни, новое (подразумевается – хорошее) «входило во все сферы общественного и личного бытия представителей малочисленных народов» (с. 245). А потом, бац! – оказывается, утрачивая древнюю культуру, «люди перестают быть носителями черт своего этноса, порывают связи с родом и племенем» (с. 291).

Конечно, стремление если не отказаться от марксистско-ленинской формационной «пятичленки», то хоть чем-нибудь подправить ее, в данном случае свидетельствует о стремлении автора написать пособие на современном уровне. Не получилось. Не получилось еще и потому, что Л. Г. Олех пренебрег результатами многих новейших научных разработок по различным периодам и проблемам истории Сибири. Это нетрудно увидеть, просмотрев помещенный в конце книги «Список литературы». В нем нет трудов тех ученых, которые определили и продолжают определять современный уровень исторического сибиреведения. В археологии это, в частности, А. П. Окладников, А. П. Деревянко, В. И. Молодин, в этнографии – И. Н. Гемуев, В. А. Липинская, Н. А. Миненко. В истории досоветского периода – Л. М. Горюшкин (одна его работа упомянута, но описана неправильно), Н. Н. Покровский, В. П. Зиновьев, Д. Я. Резун. В новейшей истории – Н. Я. Гущин, В. А. Ильиных, В. Л. Соскин, В. И. Шишкин, С. А. Красильников и др. Попавшие в список труды В. А. Александрова, З. Я. Бояршиновой, М. М. Громыко, М. В. Шиловского – вовсе не главные у этих авторов, не выявляют их вклад в науку. В список рекомендованной для студентов литературы и в примечания попали случайные имена и названия, искажены библиографические описания ряда книг и прочие их характеристики. Оцените шедевр: подробнее о быте и культуре сибиряков XVII (семнадцатого) века Л. Г. Олех предлагает студентам узнать из монографии О. Н. Шелегиной (напечатано – Шемгина). Но если бы сам уважаемый профессор заглянул в этот труд, то увидел бы, что он посвящен XVIII – первой половине XIX столетия.

Пренебрежение автора к новым квалифицированным разработкам, его некритическое отношение к источникам привели к появлению на страницах книги множества устаревших теоретических положений, несостоятельных фактических выкладок. Вот только несколько примеров. Первые люди появились в Сибири не 200 тысяч лет назад, как утверждается в рецензируемом пособии (с. 23), а гораздо раньше, не менее чем 300 тыс. лет назад. Не повелевал Иван Грозный именовать Ермака князем Сибирским, не звонили в России колокола в честь присоединения зауральских земель (с. 48–50) – это легендарные сведения. Не было в XIX веке сибирское население более грамотным, чем население Европейской России (с. 133), как раз наоборот. Не продолжался в Сибири в годы Первой мировой войны демографический бум (с. 201), произошел спад брачности и рождаемости населения. В пособии Л. Г. Олеха на стр. 124 есть потрясающее место: он всерьез воспринимает бородатые басни о том, что Аляска не была продана, и срок ее аренды завершился полвека назад!

Любое пособие по истории Сибири не может состояться, если автор не решил вопрос о том, как материал по региональной истории, с одной стороны, вписывается в контекст национальной (общероссийской) и глобальной истории, а с другой стороны, дополняется материалами истории локальной – местной и этнической: тюменской, красноярской, бурятской и т. д. И здесь рецензируемый труд тоже не выдерживает критики. В предисловии говорится о том, что изучение курса истории Сибири должно предваряться курсом «История России в контексте мировой цивилизации». Если так, то зачем Л. Г. Олеху нужно было включать в свое пособие разделы «Объект и предмет исторического исследования и изучения истории», «Методология истории», «Русская идея» (целых два параграфа!), «Евразийская цивилизация и евразийская культура», «Евразийство о государстве», ведь вся эта «общая теория» должна быть «пройдена» в предшествующем курсе. В конкретно-исторических главах тоже обнаруживается немало страниц, посвященных описанию общероссийских процессов, в слабой увязке с сибирской проблематикой. Это относится, например, к заключению.

Трудно уловить какую-то систему в отборе сюжетов, «стыкующих» национальную и сибирскую историю. Еще сложнее понять, как автор отбирал материалы местной истории, без которой нет истории общесибирской. Он рассказывает, например, об основании Бердского острога в начале XVIII века, но не упоминает о возникновении в это же время Омской крепости, Абаканского и Саянского острогов. Отдельный раздел посвящен образованию Новониколаевской губернии в 1921 году, но нет сведений, например, о создании Омской губернии в 1919-м. Или о выделении Новосибирской области в 1937-м.

Еще хотелось бы сказать о тех вопросах и заданиях, которыми сопровождается каждая глава учебного пособия. Они предназначены для самостоятельной работы студентов по закреплению полученных знаний, по формированию собственных представлений об истории родного края. В этой части имеются недостатки нескольких типов. Во-первых, многие вопросы не имеют отношения собственно к истории Сибири. Например, по Великой Отечественной войне: «Каковы причины неудач Советской Армии в начале войны?» или «Почему стал возможен антифашистский блок государств с разным общественным строем?». Во-вторых, некоторые вопросы неудачно сформулированы, и поэтому на них невозможно ответить. «Какую роль сыграли этносы Сибири в выборе пути предстоящего развития?» (с. 248). Сыграли когда? В выборе кем? В-третьих, нигде в пособии нет рекомендаций относительно того, как и на каком материале можно вести историко-краеведческую работу. А соответствующие задания даются: «Расскажите о развитии водного транспорта в Сибири и его влиянии на жизнь в вашем регионе», «Расскажите об участии рабочего класса и молодежи вашего региона в социальных выступлениях на рубеже XIX и XX вв.», и др. Помещая в пособии тексты источников и исследований для анализа, необходимо было сопроводить их данными о месте и времени публикации.

С методической точки зрения, важна преемственность процесса обучения. Поскольку во многих школах Новосибирской области, в образовательных учреждениях других областей и краев ученики изучают историю Сибири по учебно-методическому комплексу «Сибирь: 400 лет в составе России», написанному Ф. С. Кузнецовой, В. А. Зверевым, А. С. Зуевым, И. С. Кузнецовым и В. А. Исуповым, напрашивается содержательная и методическая увязка создаваемого вузовского курса с уже имеющимся школьным. Однако профессор Олех такого согласования не делает.

Подводя итог нашей рецензии, с большим сожалением скажем, что учебное пособие Л. Г. Олеха не сможет удовлетворить растущую потребность вузов Сибирского региона в доброкачественном учебнике по истории Сибири. Рецензируемая книга имеет несомненные внешние достоинства: твердая красивая обложка, прекрасное полиграфическое исполнение. Однако ввиду своей методологической эклектичности и логической невыстроенности, из-за наличия в ней большого числа теоретических и фактологических ошибок, недостаточной продуманности учебно-методического аппарата ее никак нельзя рекомендовать студентам и преподавателям для использования в образовательном процессе.

Олех Л. Г. История Сибири: учебное пособие. М.: Инфра-М; Новосибирск: Сиб. соглашение, 2001. (Высшее образование).

Не складна письмом, складна вымыслом / В. И. Баяндин, В. А. Зверев, О. Н. Катионов, М. В. Шиловский // Вечерний Новосибирск. 2001. 7 июня.

Олех Л. Г. История Сибири: учебное пособие. Ростов н/Д: Феникс; Новосибирск: Сиб. соглашение, 2005. (Высшее образование).

Чтобы сузить результаты поисковой выдачи, можно уточнить запрос, указав поля, по которым производить поиск. Список полей представлен выше. Например:

Можно искать по нескольким полям одновременно:

Логически операторы

По умолчанию используется оператор AND .
Оператор AND означает, что документ должен соответствовать всем элементам в группе:

исследование разработка

Оператор OR означает, что документ должен соответствовать одному из значений в группе:

исследование OR разработка

Оператор NOT исключает документы, содержащие данный элемент:

исследование NOT разработка

Тип поиска

При написании запроса можно указывать способ, по которому фраза будет искаться. Поддерживается четыре метода: поиск с учетом морфологии, без морфологии, поиск префикса, поиск фразы.
По-умолчанию, поиск производится с учетом морфологии.
Для поиска без морфологии, перед словами в фразе достаточно поставить знак "доллар":

$ исследование $ развития

Для поиска префикса нужно поставить звездочку после запроса:

исследование*

Для поиска фразы нужно заключить запрос в двойные кавычки:

" исследование и разработка"

Поиск по синонимам

Для включения в результаты поиска синонимов слова нужно поставить решётку "# " перед словом или перед выражением в скобках.
В применении к одному слову для него будет найдено до трёх синонимов.
В применении к выражению в скобках к каждому слову будет добавлен синоним, если он был найден.
Не сочетается с поиском без морфологии, поиском по префиксу или поиском по фразе.

# исследование

Группировка

Для того, чтобы сгруппировать поисковые фразы нужно использовать скобки. Это позволяет управлять булевой логикой запроса.
Например, нужно составить запрос: найти документы у которых автор Иванов или Петров, и заглавие содержит слова исследование или разработка:

Приблизительный поиск слова

Для приблизительного поиска нужно поставить тильду "~ " в конце слова из фразы. Например:

бром~

При поиске будут найдены такие слова, как "бром", "ром", "пром" и т.д.
Можно дополнительно указать максимальное количество возможных правок: 0, 1 или 2. Например:

бром~1

По умолчанию допускается 2 правки.

Критерий близости

Для поиска по критерию близости, нужно поставить тильду "~ " в конце фразы. Например, для того, чтобы найти документы со словами исследование и разработка в пределах 2 слов, используйте следующий запрос:

" исследование разработка"~2

Релевантность выражений

Для изменения релевантности отдельных выражений в поиске используйте знак "^ " в конце выражения, после чего укажите уровень релевантности этого выражения по отношению к остальным.
Чем выше уровень, тем более релевантно данное выражение.
Например, в данном выражении слово "исследование" в четыре раза релевантнее слова "разработка":

исследование^4 разработка

По умолчанию, уровень равен 1. Допустимые значения - положительное вещественное число.

Поиск в интервале

Для указания интервала, в котором должно находиться значение какого-то поля, следует указать в скобках граничные значения, разделенные оператором TO .
Будет произведена лексикографическая сортировка.

Такой запрос вернёт результаты с автором, начиная от Иванова и заканчивая Петровым, но Иванов и Петров не будут включены в результат.
Для того, чтобы включить значение в интервал, используйте квадратные скобки. Для исключения значения используйте фигурные скобки.

(р. 01.03.1929) - спец. по соц. филос. и филос. политики; д-р филос. наук, проф. Род. в Тамбове.

Окончил ист. ф-т Горьковского гос. ун-та (1953), асп. по кафедре филос. Томского гос. ун-та (1961). В 1961-1969 работал на данной кафедре (асс., ст. преп., доц.). В 1969 - доц. Горьк. ун-та, в 1970 - зав. кафедрой Ивановского энергетического ин-та, с 1974 - зав. кафедрой филос. Ивановского ун-та. С 1977 в ИППК при Новосиб. гос. ун-те; зав.кафедрой.

Докт. дисс. - "Диалектика объективного и субъективного в социалистической революции" (1974). Заслуженный деятель науки РФ. Действ. чл. Академии гуманитар., полит. и соц. наук. В работах О. дается анализ историографии и эмпирич. материала в терминах и концепт. подходах диалектики объективного и субъективного в соц. процессах; выявляется иерархия объективого и субъективного, условий, предпосылок и факторов, их взаимопереходов; уделяется внимание вероятностным моментам в соц. тенденциях, проблемам соц. предвидения и прогнозирования с использованием методол. синергетики, соотношения микро- и макросистем, хаоса и порядка, случайности и закономерности, ответственности.

Ориентация на предвидение побудила к иссл. соц. целей и идеалов, ценностей (аттракторов) и норм, отчуждения и самоутверждения личности, минимизации и гуманизации механизмов отчуждения.

В 80-90-е гг. О. исследует проблемы социокультурного и цивилизац. восприятия ист. и актуальных событий, ступеней соц. рефлексии, соотношения универсальной теории, концепций среднего уровня и эмпирич. иссл. В 90-е гг. сфера науч. интереса О. - филос. транзитологии и регионалистики, проблемы объекта и субъекта, противоречий региональной политики и механизмов их снятия, региональной справедливости и несправедливости, единства и разнообразия культур как предпосылки выхода на новый уровень ветвления выборов и прорыва к более высокому соц. порядку; вопросы цивилизац. модернизации на исходе XX в. и начала XXI в., разработка закона (принципа) соответствия цивилизац. контекста и формационного качества.

Соч.: Современная эпоха и мировой революционный процесс.

Иваново, 1972; Моделирование и формирование научного мировоззрения // Проблемы развития и освоения интеллектуальных систем.

Новосибирск, 1986; Системные предпосылки формирования философской культуры личности в условиях научно-технического прогресса // Философская культура личности и научно-технический прогресс.

Новосибирск, 1987; Цивилизация и революция.

Новосибирск, 1989; Преодоление отчуждения и присвоение творческой сущности личности.

Новосибирск, 1992; Социально-политическая теория общества.

Ч.1-Н. Новосибирск, 1992; Российская Федерация: нации и межнациональные отношения. [В соавт.]. Новосибирск, 1993; Цивилизационный анализ и геополитическое будущее Сибири.

Новосибирск, 1994; Введение в методологию социального познания.

Новосибирск, 1994; Принцип цивилизационности в историко-социологическом познании.

Новосибирск, 1994; Интеллектуальный потенциал и будущее России.

Новосибирск, 1995; Актуальные проблемы социальной философии // Гуманитарные науки в Сибири.

Философия и социология.

СО РАН. 1996. № 1; Философия регионализма // Гуманитарные науки в Сибири.

СО РАН. 1997. № 1; Проблемы переходности.

Россия в мире. Новосибирск, 2000.

К вопросу о денежном содержании чиновников РКП(б) в начале 1920-х гг.

Проблема материального обеспечения советской партийно-государственной бюрократии оказалась в поле зрения отечественной исторической науки сравнительно недавно - во второй половине 1980-х гг., с началом так называемой «перестройки», и то лишь благодаря стараниям тогдашней прогрессивной журналистики. Возможно, именно потому, что импульс к изучению этого вопроса был дан извне и насыщен изрядной порцией сиюминутной политической конъюнктуры, его исследование изначально приобрело яркую эмоциональную «разоблачительную» тональность. Историки, в угоду антикоммунистическим общественным настроениям, любой ценой стремились представить доказательства сытой, безбедной жизни всей советской номенклатуры «сверху донизу», не пытаясь разграничить различные слои этой обширной, внутренне достаточно разнородной социальной группы, ставя в один ряд кремлёвских сановников и мелких провинциальных канцеляристов, а нередко прямо экстраполируя материальное положение поздней генерации партгосноменклатуры на ранний послеоктябрьский период. В результате, вместо воссоздания достоверной исторической картины, происходило искажение её как в частностях, так и в целом.

В задачу данной работы входит установление только одного, но чрезвычайно важного компонента системы материального обеспечения чиновничества РКП(б) начала 1920-х гг. - денежного содержания. Поскольку подавляющее большинство работников партийного аппарата находилось на периферии, а не в столице, специальный акцент сделан на провинциальный аспект проблемы для того, чтобы выделить типическое в материальном положении партбюрократии рассматриваемого периода. Сибирский архивный материал, несомненно, заключая в себе определённый элемент региональной специфики, тем не менее позволяет выявить некоторые общие закономерности, присущие бытию партработников в начале 1920-х гг.

Термин «партийное чиновничество», по моему мнению, может быть употребляем в широком и узком смысле. В широком он подразумевает всех штатных сотрудников партаппарата, получающих постоянное жалованье и назначаемых, и смещаемых в обычном служебном порядке; в узком - только лиц, выполняющих самостоятельные административно-распоря-дительные функции. В аппарате комитетов РКП(б), на основе штатного расписания 1920-1922 гг., можно выделить три категории служащих: ответственных работников, технических работников и вспомогательный персонал. Первая группа, куда должны быть включены секретари комитетов всех уровней, заведующие, заместители заведующих и секретари отделов, заведующие подотделами, ответинструкторы и бухгалтеры, а также освобождённые секретари крупных ячеек, представляет собой чиновничество в узком смысле слова. К ней вплотную примыкает вторая группа - канцеляристы, объединяющая делопроизводителей, регистраторов, архивариусов, информаторов, журналистов, счетоводов, машинисток. К третьей относятся курьеры, сторожа, уборщицы, истопники, шофёры и пр. С нашей точки зрения, допустимо в случае широкой трактовки понятия «чиновничество» иметь в виду две первых группы, не забывая при этом об особой роли в деятельности партийной машины именно ответработников РКП(б), которых поэтому правильно было бы именовать партийными функционерами.

Можно предположить, что до середины 1920 г. в общепартийном масштабе ещё не сложилась вполне устойчивая система денежного вознаграждения служащих аппарата РКП(б). Так, в Иркутской губернии в конце апреля 1920 г. было выделено 29 тарифных разрядов-ставок ответственных и технических партработников, в Алтайской губернии в середине сентября - 3, а в начале октября - 4 тарифные группы ответработников. Ставки партийных функционеров различных рангов были слабо дифференцированы, хотя уже и возникла существенная (примерно в 2-4 раза) разница в оплате труда ответработников и технического персонала . Таким образом, предстояло произвести чёткую градацию жалованья партийного чиновничества всех уровней, начиная с высшей ступени и кончая самой низшей.

С 1 июня 1920 г. распоряжением ВЦИК РСФСР были введены тарифные ставки для политических работников советских и военных учреждений республики, которые во второй половине года циркуляром ЦК РКП(б) были распространены и на работников партии. Документом устанавливалось строгое деление партийных функционеров на 5 разрядов, исходя из которых и начислялась заработная плата. В соответствии с тарифной сеткой 1920 г. секретарь ЦК по размеру оклада был равен секретарю областного бюро, но стоял на ступень выше секретаря губкома и на четыре ступени - секретарей районных и волостных комитетов РКП(б). Тарифная сетка имела в виду только ответработников, вплоть до секретарей отделов, заведующих шифровальными отделениями и бухгалтеров, но совершенно не касалась технического и вспомогательного персонала .

Вскоре, в мае 1921 г., 5-разрядная тарифная сетка для ответработников РКП(б) была заменена 6-разрядной, что мотивировалось потребностью в унификации всей системы оплаты труда в советской республике. Исчисление зарплаты партфункционеров с этого момента увязывалось с размером среднемесячного заработка высококвалифицированных рабочих и служащих, принимаемого за 100%. Соответственно нормы оплаты труда ответственных партработников должны были находиться в интервале от 100% для 1-го до 150% для 6-го тарифного разряда. Дополнительное вознаграждение в виде премий, сверхурочных, платного совместительства (за исключением литературной и преподавательской деятельности, не входящей в круг прямых обязанностей) не допускалось .

Отсутствие общей тарифной системы, которая бы охватывала все без изъятия категории работников аппарата комитетов РКП(б), порождало массу недоразумений и конфликтов вокруг вопроса о денежном вознаграждении низших партийных служащих. Их пытались тарифицировать по 35-разрядной сетке для работников промышленных предприятий, но такая модель тарификации применялась не везде и лишь в порядке местной инициативы. Местная же инициатива препятствовала складыванию единой схемы кредитования партийных организаций Центральным Комитетом, а значит, подрывала стабильность денежного содержания чиновников РКП(б).

Побудительным толчком к введению унифицированной партийной тарифной системы явилось постановление ВЦСПС о переходе государственных предприятий и учреждений на 17-разрядную тарифную сетку . Уже в первой половине 1922 г., невзирая на отсутствие распоряжений из центра, провинциальные парткомитеты, на свой страх и риск, заручившись поддержкой губернских профсоюзов, вырабатывали и пробовали использовать, согласно существующим кредитным поступлениям, 17-разрядную тарификацию . Однако, это не упрощало, а усложняло положение с выплатой жалованья персоналу комитетов РКП(б), ибо нарушало практикуемый порядок финансирования.

В августе 1922 г. по постановлению XI Всероссийской конференции РКП(б), наконец, была принята стандартная 17-разрядная тарифная сетка. Ответработники, от членов ЦК до секретарей ячеек крупных предприятий, помещались в интервале от 17-го до 12-го разряда включительно, а техработники и вспомогательный персонал - от 11-го до 1-го. Одновременно с принятием 17-разрядной сетки в действие вводилось постановление Наркомтруда от 28 июля 1922 г., согласно которому для всех ответработников, в том числе и ответработников партии 10-17-х разрядов устанавливалась надбавка («нагрузка») в размере от 10% до 50% основного оклада. Вместе с тем жалованье партийных функционеров в сельских местностях понижалось в сравнении с губернской нормой на 25% .

Контролёрами выполнения новых правил денежного обеспечения сотрудников партаппарата выступали профсоюзы совработников, которые ежемесячно перезаключали с администрацией комитетов РКП(б) тарифные соглашения и коллективные договоры. Эти документы обязывали парткомы в точно определённые сроки выплачивать сотрудникам жалованье. В случае задержки выплаты денежного содержания оно должно было затем выплачиваться по ставкам месяца выдачи. В основание исчисления зарплаты был положен размер прожиточного минимума на текущий месяц в данной местности с учётом территориальных тарифных поясов. Как и совслужащие, партийные чиновники имели право на получение компенсации за неиспользованные отпуска, а также помощи страховой кассы.

В дальнейшем в систему денежного поощрения вносились некоторые уточнения и дополнения. Например, с 1923 г. ответработникам губернских, уездных и районных комитетов РКП(б) отдалённых районов должна была выплачиваться в течение трёх месяцев после прибытия на место назначения повышенная зарплата, а суточные и подъёмные при командировании полагались в двойном размере. В июне 1924 г. комиссия ЦК РКП(б) по финансированию местных парторганизаций постановила приравнять оплату труда служащих партаппарата к оплате труда профсоюзных работников . С октября 1924 г. начали начисляться надбавки сотрудникам волкомов и сельских райкомов партии в неурожайных местностях .

При всех достоинствах формально декретированного денежного содержания партийных чиновников главным его недостатком являлась небольшая величина оклада, в особенности у работников низового звена управления РКП(б). Партийные функционеры рядового райкома Томской губернии в октябре 1923 г. получали жалованье, которое было в 1,5 раза меньше, чем у профсоюзных активистов, в 1,7 раза - чем у ответработников советских органов и в 3,25 раза - чем у хозяйственных руководителей районного уровня. Технический персонал райкома проигрывал в размере зарплаты техническим работникам указанных учреждений соответственно в 2; 1,7 и 2,3 раза. Руководители райкома РКП(б) получали на руки не более 24 золотых рублей в месяц, тогда как квалифицированные шахтёры-забойщики - 35 рублей. Ещё более низким было денежное обеспечение секретарей ячеек - около 18 рублей .

Кое-где ситуация с зарплатой была совсем удручающей. Тулуновский уком РКП(б) Иркутской губернии в отчёте за ноябрь 1922 г. доносил: ответработникам «получаемого жалованья не хватает и приходится голодать. Так, секретарь укома в переводе на золотую валюту получает только 15 рублей, технические работники получают по курсу 8-10 рублей, ясно, что недостача отражается на работе и ведёт к изнеможению и выбытию из строя» .

Справедливое недоумение на местах вызывало неравенство ставок, равнозначных по тарифному разряду губернских, уездных и районных партийных чиновников. «...Тут, - писал, например, в ноябре 1923 г. в Алтайский губком РКП(б) секретарь Бийского укома, - проявлена какая-то наивность. Почему машинистка укома должна получать по пятому разряду, когда машинистка губкома получает по 8-му; почему наш бухгалтер должен получать по 9-му разряду, когда в губкоме он получает по меньшей мере по 14-му и работает не один, а с двумя помощниками. Ведь деньги выплачиваются по товарному индексу? Да и вообще наши цены не ниже барнаульских» .

Скудость денежного содержания партийного чиновничества рассматриваемого периода главным образом была сопряжена с кризисным состоянием советской экономики вообще и валютно-финансовой сферы в частности. Ввиду катастрофического падения курса рубля приходилось ежемесячно пересматривать тарифные ставки в сторону их увеличения, но это давало обратный эффект. Хаотическое положение в области финансового дела, гиперинфляция приводили к отставанию роста ассигнований на содержание партийного аппарата от роста реальных расходов по этой статье бюджета РКП(б). В итоге испрашиваемые парткомитетами кредиты запаздывали, поступая не в начале, как это требовалось, а в конце месяца, и не покрывали произведённых затрат.

В немалой степени задержки в переводе денег были связаны с неудовлетворительной постановкой сметно-финансового дела в партийных комитетах. К XI съезду РКП(б), по данным ЦК, всего 48% губернских парторганизаций сумели наладить бухгалтерский учёт более или менее удовлетворительно, а в остальных он был поставлен «хуже и вовсе плохо» . Желая навести порядок в расходовании партийных средств, ЦК РКП(б) 27 февраля 1922 г. циркулярно уведомил все губкомы и обкомы о том, что их дальнейшее финансирование «находится всецело в зависимости от своевременного представления отчётов и смет» . Однако предостережение со стороны Центрального Комитета не возымело надлежащего действия, и отправка оправдательных документов в столицу так и не получила регулярного характера.

О том, что это было, действительно, так, свидетельствует содержание циркуляра Сиббюро ЦК РКП(б) всем губкомам Сибири от 10 июня 1922 г. «...Дело по установлению правильной финотчётности, - говорилось в документе, - подвинулось вперёд очень мало»; лишь два губернских комитета РКП(б) из шести прислали отчёты за первые четыре месяца текущего года. Ссылаясь на указание ЦК, Сиббюро уведомляло о прекращении финансирования недисциплинированных губкомов и о возобновлении кредитования лишь после представления отчётов, их проверки и отправки в ЦК .

Название губкома	организаций		организаций
		израсход.		израсход.
Новониколаевский
Алтайский
Енисейский
Буробком
Иркутский

Перебои в снабжении губкомов деньгами обозначились уже осенью 1921 г. 14 сентября секретарь Иркутского губернского комитета РКП(б) телеграфировал Сиббюро: «Жалованье [за] август не выдано тчк Все организации требуют денег тчк Финансовое положение критическое». «Денег нет..., - сообщал 3 октября тому же адресату секретарь Томского губкома, - работа останавливается[,] положение серьёзное[,] так как расходы [с] каждым днём увеличиваются». Омский губернский комитет сигнализировал: «Недостаток средств отзывается на работе всего губкома РКП... Сотрудники... поставлены в крайне затруднительное положение» .

Ситуация с деньгами оставалась напряжённой и в дальнейшем. Новониколаевский губком РКП(б) в начале марта 1922 г. умолял Сиббюро о срочном перечислении денег для погашения долгов, а также выплаты жалованья служащим за январь-февраль текущего года, а по ряду укомов - за декабрь 1921 г. 25 декабря 1922 г. Алтайский губком получил от Сиббюро ЦК РКП(б) телеграфный перевод на 5370000 руб., что составляло менее 1/3 от суммы, требуемой только на выплату жалованья личному составу губернского комитета. «...Сотрудники, - уведомлял губком, - за несколько месяцев вовсе не получали, а частью много не дополучили; наступающие праздники - Новый год и Рождество - и перед ними неимоверное поднятие на всё цен наводят на сотрудников панику: одежда, дрова, обувь заставляют их осаждать кассу неотступными просьбами, а касса пустая. Как быть, где искать выход?». Губернский комитет решил для себя этот мучительный вопрос, взяв в январе 1923 г. займы под будущие кредиты в местных филиалах Госбанка, Хлебопродукта и в губпродкоме. В результате выдача жалованья служащим производилась по 5-8 раз в месяц и небольшими порциями .

Другие комитеты РКП(б) испытывали аналогичный дефицит средств. Томский губком просил Сиббюро ЦК РКП(б) спешно доассигновать 111 млрд. руб. на покрытие образовавшейся задолженности, в том числе и по выплате жалованья. Зарплата служащих Иркутского губернского комитета за февраль 1923 г. была снижена, ввиду недостаточности кредитов, на 50% по сравнению с январской. В марте секретарь губкома ставил в известность Сибирское областное бюро: «Ближайшее время грозит нам полной финансовой несостоятельностью, если своевременно не последует... дополнительного ассигнования средств» .

Денежный голод, претерпеваемый губернскими партийными центрами, тяжело отражался на самочувствии уездов. Каменский уком РКП(б) к апрелю 1922 г. безнадёжно погряз в долгах и не мог рассчитаться с настойчивыми кредиторами. «...В кассе укома, - сообщал в марте того же года секретарь Черепановского уездного комитета, - в настоящее время денег совершенно нет, каковые от губкома не получены даже в оплату расходов 21 г. ..., задолженность же укома достигает 403000000 руб. ... Все учреждения просят об оплате счетов и за несвоевременную оплату, вследствие падения курса рубля, производят начисления в 2-3 раза... Нет денег на самые необходимые хозяйственные расходы укома, сотрудники укома, не получая жалованья с сентября месяца, не имеют возможности уплатить членские партийные и профессиональные взносы, также не имеют возможности вступить в местный рабкоп, чтобы хоть немного улучшить своё положение». 26 августа 1922 г. Бодайбинский уездный комитет РКП(б) телеграфировал в Иркутск: «Недостаток денежных знаков обострился до последней крайности» .

Напряжённой оставалась ситуация с финансовым обеспечением уездных парторганов и в 1923 г. На двух-трёхмесячные задержки в перечислении средств на выдачу зарплаты служащим комитетов РКП(б) и покрытие организационно-хозяйственных расходов партаппарата указывали Мариинский, Щегловский, Енисейский, Зиминский укомы, Анжеро-Судженский райком, райбюро Южной группы копей Кузбасса и другие .

Особенно трудным было материальное положение работников волостного масштаба - волсекретарей, волинструкторов, волорганизаторов, по штатному расписанию находившихся на содержании уездных комитетов. Испытывая острую нужду, многие из них прямо заявляли о нежелании трудиться на партийном поприще «ввиду критического материального положения», «вследствие низкой оплаты», «ввиду неудовлетворения жалованьем» и т.д. «...Это всё продолжается с 21-го года, - взывал к Верхоленскому укому один из отчаявшихся волостных секретарей. - Все пишут, что будешь получать продовольственный паёк и денежное вознаграждение, но это всё остаётся на бумаге, а на деле нет. Я, работая другой год на советской и партийной работе, не получая ни денежного вознаграждения, ни пайка, дошёл до тех пор, что я остался голодный вместе с семьёй и босой, и дальше так я не могу работать. Если не будет... поддержки, то мне придётся отправлять семью собирать куски» .

В интересах экономии денежных средств применялись телеграфные переводы денег, которые, по распоряжению Наркомфина, оплачивались в первую очередь, использовались финансовые каналы ГПУ, текущие счета парткомов открывались в червонных рублях. Для того чтобы срочно изыскать недостающие денежные ресурсы, проводилось периодическое сокращение штатов партаппарата. Правда, не везде и не всегда такой метод борьбы с бюджетным дефицитом встречал понимание. Ссылаясь на обширность территорий и значительную численность организаций, губернские, а ещё более - уездные и районные комитеты РКП(б) неохотно шли на эту меру. Практиковалось совмещение как действительное, так и фиктивное партийных и советских должностей. Но гораздо чаще и охотнее парторганы прибегали к безвозвратному изъятию необходимых им средств из местного бюджета. С 1923 г. это опустошение государственной казны со стороны правящей партии получило характер системы. Решения об объёме и порядке финансирования партийного аппарата принимались президиумами (пленумами) комитетов РКП(б) и беспрепятственно проводились через комфракции губернских, уездных и волостных исполкомов Советов. Большая часть добытых таким образом денег шла на выплату жалованья уездным и волостным партчиновникам. Эти регулярные поборы были «узаконены» циркуляром ЦК РКП(б) от 22 июля 1923 г. за подписью секретаря Центрального Комитета Я.Э. Рудзутака. Документ официально предписывал переложить тяжесть субсидирования партийных учреждений на плечи местных государственных структур, но «без проведения по сметам в качестве отпуска парторганам», а камуфлируя субсидии легальными статьями расходов .

Дополнительными источниками денежных поступлений для образования фонда заработной платы партработников, в первую очередь волостных, были потребительская и сельскохозяйственная кооперация, спорадическая помощь со стороны шефствующих городских ячеек, а также всевозможные «партобложения» сельских коммунистов - в виде процентного отчисления с дохода (помимо уплаты членских взносов), натурального налога дровами, зерном, запашек в фонд укома и волкома и пр.

Немаловажным феноменом, отягчавшим и без того сложное материальное положение чиновников РКП(б) в начале 1920-х гг., были непрерывные денежные поборы на всевозможные кампании. Сбор средств производился в пользу голодающих, инвалидов войны, политзаключённых за границей, безработных пролетарок, рурских рабочих, японского пролетариата, Воздушного флота, на золотой выигрышный заем, культработу, выписку газет и т.д. и т.п. Кроме того, ежемесячно отчислялись профсоюзные взносы в размере 2% заработной платы. При этом за несвоевременную уплату профвзносов (а несвоевременности трудно было избежать при нерегулярной выдаче жалованья) кое-где взимались штрафы, составлявшие до 10% (а иногда и более) месячного заработка.

Штрафам партслужащие подвергались и за нарушения трудовой дисциплины: опоздания на работу и преждевременный уход с работы, а также за невыполнение предписаний вышестоящих партийных учреждений. Например, Томский уком РКП(б) на заседании 14 ноября 1922 г. принял решение использовать в качестве меры воздействия на нерадивых секретарей волкомов штрафы в размере от 10 до 50% месячного оклада жалованья, а Канский уком РКП(б) тремя месяцами раньше избрал ещё более радикальную меру наказания - лишение малоисполнительных секретарей волостных парткомитетов права на получение зарплаты .

Настойчивые жалобы партийных чиновников на опустошение их кошельков беспрерывными сборами пожертвований, в конце концов, достигли ушей вышестоящих руководителей. Директивами Сиббюро ЦК РКП(б) и Сиббюро ВЦСПС максимальный размер отчислений с зарплаты членов профсоюзов был определён в 5%, причём, как было сказано в документах, в эти 5% должны были войти и 2% членских взносов .

Для того чтобы как-то облегчить и укрепить материальное положение партработников, применялось их повышение в тарифном разряде либо по просьбе самих служащих, либо по ходатайству руководителей подразделений, где они служили. Обычной мотивировкой в этом случае являлось указание на перегруженность работой и образцовое её выполнение. Так, заведующий финансовым подотделом Алтайского губернского комитета РКП(б) в докладной записке секретарю губкома 19 ноября 1923 г. просил повысить разряд двум счетоводам, которым «приходится работать в буквальном смысле день и ночь, оклады же их, как технических работников, ...установлены в 22 руб.», коих «безусловно недостаточно, при существующей дороговизне, для мало-мальски сносного существования с семьёй». Счетовод Новониколаевского губкома Островский 17 мая 1924 г. писал в расценочно-конфликтную комиссию комитета следующее: «...я исполняю работу, которая требует специальное знание, а я получаю по 8 разряду, что меня совершенно не удовлетворяет, во-первых, материально, во-вторых, эта ставка вообще не соответствует моей должности» . Не всегда, но довольно часто эти прошения удовлетворялись.

Для поощрения обременённых усиленными занятиями служащих использовалась, хотя и достаточно скупо, оплата сверхурочных часов. С одной стороны, сверхурочные работы не приветствовались ввиду ограниченности фонда заработной платы. Устанавливался поэтому ряд условий, минимизировавших внеурочные занятия: выполняемые работы должны были предварительно согласовываться с месткомом, не могли превышать 2 часов в день и должны были исполняться на платной основе только техническим персоналом . Но, с другой стороны, из-за нехватки квалифицированных кадров в аппарате парткомитетов, обилия спешной канцелярской работы избавиться от сверхурочности не представлялось возможным.

Хорошей иллюстрацией к вышеочерченной ситуации служит ходатайство заведующего учётно-статистическим подотделом Вокзального районного комитета РКП(б) г. Новониколаевска А. Пименова в бюро этого райкома, а затем в местком Новониколаевского губкома в сентябре 1923 г. Указывая на то, что в течение нескольких месяцев он должен был совмещать две-три должности, да ещё участвовать в различных комиссиях по проведению кампаний, Пименов сообщал, что «был вынужден ежедневно работать до 12-1 ночи». В результате этого, отмечал партчиновник, «надвигающаяся зима застала меня, имеющего на своём иждивении 7 человек, совершенно неподготовленным как в смысле заготовки продуктов и топлива, так и в неотремонтированной квартире, в которой жить зимой, предварительно не сделав основательного ремонта пола и печей, совершенно невозможно». «В случае отказа в уплате причитающихся мне по кодексу законов о труде сверхурочных, - предупреждал Пименов, - буду вынужден отказаться от сверхурочных занятий и искать побочного заработка, дабы иметь возможность приобрести тёплую одежду и обувь как на самого себя, так и на членов семьи и отремонтировать квартиру...», а кроме того, должен «подать заявление в вышестоящий орган охраны труда о неправильном использовании сотрудников райкома». 27 сентября 1923 г. финансовая комиссия губкома постановила ходатайство А. Пименова удовлетворить .

Остроту проблемы денежного обеспечения партийных чиновников руководство РКП(б) старалось смягчить путём распространения на партработников, как минимум, тех же прав и возможностей, какими пользовались рабочие и служащие государственного сектора экономики. Сотрудники парткомитетов получали в счёт жалованья и по ценам ниже рыночных продуктовые пайки и вещевое довольствие, наделялись сравнительно недорогим (по размеру квартплаты), а иногда и бесплатным благоустроенным жильём. Их жилищным товариществам и потребительским кооперативам выделялись единовременные и долгосрочные льготные кредиты. Партийным чиновникам, вне зависимости от занимаемой должности, оказывалась бесплатная первичная медицинская помощь; если же дело касалось более сложных заболеваний, персоналу комитетов РКП(б) выдавались в соцстрахкассе специальные билеты на право бесплатного лечения. Кое-где по распоряжению губздравотделов партслужащие могли бесплатно получать медикаменты в аптеках города по предъявлении трудовой книжки. При наступлении временной нетрудоспособности они имели право на обеспечение в размере полного натурального и денежного жалованья. Больным коммунистам предоставлялись значительные преимущества при оплате курортных путёвок. Нередко оплата путёвок ответработников РКП(б) производилась полностью за счёт советских и хозяйственных органов. Выезжающие для лечения на курорты снабжались жалованьем за два месяца вперёд и суточными, а их перевозка и дорожное обеспечение производились за счёт соответствующей парторганизации. В случае инвалидности партчиновникам отводились (по желанию) помещения в учреждениях собеса вне всякой очереди и усиленные пенсии, а нетрудоспособные члены их семей получали от органов собеса дотацию по нормам, установленным Совнаркомом для родственников лиц, имеющих заслуги перед революцией .

Конечно, было бы неверно из всего вышеперечисленного делать вывод о достижении при посредстве этих компенсирующих мероприятий некоего относительного благополучия материального положения служащих РКП(б). В действительности всё обстояло гораздо сложнее. Во-первых, набор указанных льгот в основном касался партийных функционеров и лишь частично - технического и вспомогательного персонала. Во-вторых, даже в среде ответработников полученные блага распределялись далеко не равномерно, но в полном соответствии с должностным статусом. В-третьих, все эти узаконенные и неузаконенные льготы реализовывались с величайшим трудом, а иногда и вовсе оставались на бумаге ввиду кризисного состояния советской экономики первой половины 1920-х гг. Таким образом, можно говорить о том, что в рассматриваемый период чиновничество РКП(б) как новый социальный слой сделало только самые первые, пробные шаги в сторону материального достатка, и ещё не ощутив его в своей массе и во всей полноте, очевидно испытывало непреодолимую потребность в наращивании и закреплении уже достигнутых преимуществ.